Сатурналии. Феодосий Макробий

Вергилием в свои сочинения. Тем не менее многое из того, что Макробий и цитируемые им ранние критики Вергилия указывают (особенно в отношении зависимости поэта от других писателей), содержит ценные сведения.

      Как уже было отмечено, акцент делался на анализе познаний и эрудиции самого Вергилия, поскольку (в отличие от греков) поэзия как таковая не была предметом литературной критики в Риме. Критика отражала практическую направленность римского характера[147]. И в целом латинская поэзия была более прикладной[148], в сравнении с греческой. Даже перевод Одиссеи был выполнен для того, чтобы служить учебником. Достижения узкого круга литераторов не вызывали большого внимания в Риме, и сам Вергилий не включил их в перечень заслуг римского народа (Энеида VI, 847–853)[149]:

      Смогут другие создать изваянья живые из бронзы,

      Или обличье мужей повторить во мраморе лучше,

      Тяжбы лучше вести и движенья неба искусней

      Вычислят иль назовут восходящие звезды, – не спорю:

      Римлянин! Ты научись народами править державно —

      В этом искусство твое! – налагать условия мира,

      Милость покорным являть и смирять войною надменных!

      Именование поэта «ученым» (doctus) было высочайшей похвалой. Сервий начинает свой Комментарий на VI книгу Энеиды словами (Praef. 1. 1): «…totius quidem Vergilius scientia plenus est…» («…ибо весь Вергилий исполнен мудростью…»). И Макробий говорит, что Вергилий «сведущ во всех науках» (…omnium disciplinarum peritus… – I, 16, 12), что он «приверженец утонченности равно в учености и литературе» («…aeque in rebus doctrinae et in verbis spectator elegantiae…» – III, 11, 9)[150].

      Литературная критика в Сатурналиях начинается c IV книги. Ее цель – подчеркнуть риторическое мастерство Вергилия, поскольку риторика занимала важнейшее место в римской образовательной системе. Отметим, что сам Вергилий в одной из малых поэм (Каталепты V)[151] дистанцируется от учителей-риторов и грамматистов, прощается с музами, окружавшими его, и выражает желание получить наставления эпикурейской философии у «великого Сирона»:

      Прочь, риторы! Напыщенные прочь речи,

      Что не росой ахейской, а водой полны!

      Стилон, Варрон, Тарквитий – все вы прочь, племя

      Грамматиков, заплывшее давно жиром!

      Младенческие погремушки, прочь все вы!

      Прощай и ты, о Секст, моих всех дум дума,

      Сабин и все красавцы…

      Ищу великого Сирона слов мудрых

      И жизнь от всех забот освободить жажду.

      Ступайте прочь, Камены, прочь, хоть мне милы

      Всегда вы были прежде, признаюсь прямо,

      Камены милые, и впредь в мои свитки

      Заглядывайте лишь исподтишка, редко[152].

      Тем не менее поэмы Вергилия, как и поэтические произведения многих других авторов, создавались для декламации. Вергилий, несомненно, помнил все, чему его учили в риторической школе, открытой Марком Эпидием[153].

147

См. Hor., Ер. II, 1 (ad Aug.), 161–168: «Римлянин острый свой ум обратил к сочинениям греков // Поздно; и лишь после войн с Карфагеном искать он спокойно // Начал, что пользы приносят Софокл и Феспис с Эсхилом; // Даже попробовал дать перевод он их сочинений, // Даже остался доволен собой: возвышенный, пылкий, // Чует трагический дух, и счастлив и смел он довольно, // Но неразумно боится отделки, считая постыдной» (пер. Н. Гинцбурга).

148

П. Дэвис (см. Davies [1969], р. 18) замечает, что Катулл, вероятно, был единственным латинским поэтом, который о себе мог бы сказать: «Я не создаю ничего, кроме песен, потому что в этом мое предназначение».

149

Пер. С. Ошерова.

150

См. Davies (1969), р. 18–19.

151

См. Арр. Verg.: Catal. V, 1–14. См. также: Mooney [tr.] (1916), ad loc.

152

Пер. С. Ошерова.

153

О Марке Эпидии см. у Светония (De gramm. et rhet. 28): «Марк Эпидий… открыл риторическую школу и обучал в числе прочих Марка Антония и Августа» (пер. Μ.Л. Гаспарова).