Костры Фламандии. Богдан Сушинский

ни царящая в карете пронизывающая сырость ничуть не раздражали его. Ротмистр воспринимал весь этот мир таким, каков он есть: безалаберно тягостным, кроваво страшным и впроголодь молящимся. Не пытаясь ничего ни изменить в нем, ни улучшить, ни даже роптать по поводу его несовершенства.

      В мире существовали только две вещи, которые иногда достигали неких глубин его невозмутимой, гипнотически дремлющей души: молитвы и голод. Молитвы – потому что вид молящегося или хотя бы крестящегося мужчины, особенно воина, вызывал в нем презрительную ярость. Мужчина, считал он, не должен снисходить до молитв, это слишком унизительно. А голод – потому что он оставался неистребимым спутником Хозара во всех его поездках, походах и постойных передышках. Ротмистр способен был поглощать огромное количество пищи, но полусытым чувствовал себя лишь до тех пор, пока продолжал поглощать ее. Дальше снова наступало тоскливое чувство голода, которое сопровождало его всю жизнь, от самой колыбели, и, в чем Хозар нисколько не сомневался, будет сопровождать до смертного одра. Правда, он давно научился претерпевать его, но тоже через мучения.

      Сейчас Хозар сидел напротив Гяура и д’Артаньяна, за низенькой перегородочкой, и левая рука его постоянно покоилась на свисающей рядом с ним на сиденье сумке с целым набором пистолетов. Еще два заряженных пистолета лежали справа от него. Ротмистр хватался за них всякий раз, как только сквозь стенки кареты и шум дождя пробивался человеческий голос, скрип повозки или любой другой подозрительный шум.

      Хозар был прирожденным телохранителем. Он не доверял никому, нигде и никогда. Его так же невозможно было разжалобить, как и усыпить его бдительность. Этот русич признавал и полагался только на оружие, на свою суровую, почти отрешенную подозрительность – и снова на оружие.

      Поэтому, когда Хозар услышал громкое, басистое: «Эй, стой! Стой!», – он, прежде всего, схватился за пистолеты и лишь после этого стволом одного из них приоткрыл дверцу.

      – Нельзя туда, нельзя! – предупреждал кучер некогда роскошной встречной кареты, облепленной грязью так, словно вся она была сотворена теперь из лесного глинозема. – Там река вздыбилась и разрушила мост! Мы еле успели проскочить! Считайте, что какая-то божественная сила перенесла нас через этот чертов водопад!

      – Ну, нельзя, так нельзя, – утихомирил его Хозар. – Что кричишь, словно под петлей палача?

      – Так ведь нельзя туда! – не воспринимал его спокойствия кучер.

      – Кто у тебя в карете?! – громко спросил Гяур, ступив на подножку.

      – Пан Марчевский! Местный подстароста!

      – Да-да, господа! – дверца открылась, однако самого господина Марчевского они так и не увидели. – Поворачивайте! Не время сейчас, не время!

      – И все же нам нужно попасть на ту сторону реки! Как это сделать?!

      – По этому мосту, господа, можно попасть только к ксендзу на поминки!

      – Вот теперь дошло, – сдался Хозар.

      – В таком случае кто мне скажет: