Кто-то плачет всю ночь за стеною. Александр Ермолаев

заметил, как она смотрит на вас, – начал Кабачков.

      Он сел за парту – значит, подумал Константин Федорович, он не собирается себя ограничивать: очередной душещипательный монолог. Впрочем, на этот раз Константин Федорович его не перебил: уж слишком интересным оказался поворот, любопытно, что будет дальше.

      – Заметил и понял, что она выберет вас. Понимаете… Как бы получше это сказать.

      – Неужели вы не репетировали? – с иронией в голосе спросил Константин Федорович.

      Кабачков ухмыльнулся.

      – Репетировал. Конечно, репетировал. Но вот сейчас я растерялся. Понимаете, я ведь точно не знаю, что вам уже известно. Она говорила вам гадости обо мне?

      – Послушайте, – недовольно начал Константин Федорович, но тут уже Кабачков его перебил:

      – Я понимаю, понимаю… Вы не обязаны. Но я уже и так вижу по вам, что она говорила про меня.

      И как это ты интересно понял, подумал Константин Федорович. Кабачков был ему неприятен. Особенно тем, что он всегда чувствовал себя хозяином положения. Даже зная, что жена хочет наставить ему рога.

      – Все очень сложно, Константин Федорович. Я буду с вами откровенен. Возможно, я даже буду более откровенен с вами, чем моя жена.

      Константин Федорович вспомнил, как Кабачкова набросилась целовать его. Больше не хотелось бы таких откровений, подумал он.

      – Начну с того, что я очень люблю свою жену. Вы даже не представляете, как сильно. Самое грустное, правда, что и она этого не представляет. Она была моей первой и единственной. Сейчас она, конечно, тоже – единственная, но, как вы видите… Я никогда не изменял ей. И в мыслях не изменял тоже. Мне повезло с ней. После такого начинаешь верить в судьбу. Я знаю Машеньку – как себя. Но она этого не понимает. Она обижается на меня. Злится! Ненавидит… Только потому, что я пытался и пытаюсь ее уберечь. Она ранима, пуглива. А вокруг столько… Ну, вы понимаете. Я не хочу, чтобы случилось что-нибудь неприятное. Что-то, что разобьет ей сердце. Точнее, я не хотел этого раньше.

      Кабачков усмехнулся. Усмешка резко перешла в кашель – Евгений Алексеевич уже много лет не выпускал изо рта сигарету.

      – Пардон, о чем я там говорил? А, вспомнил. Не знаю, был ли я прав, когда оберегал ее. Ведь, так или иначе, она чувствует себя несчастной. Хотя, пожалуй, она все равно бы пришла к этому.

      – Пришла к чему? – спросил Константин Федорович.

      – У нее обыкновенный кризис, – ответил Кабачков с таким лицом, будто это самая очевидная мысль на свете. – А может, и не самый обыкновенный. – Усмехнулся. – Понимаете, Машенька – умная женщина, но есть в ней один изъян. Несмотря на свой ум, характер у нее детский. Вот и реагирует она как ребенок. У ребенка внутри своя картина мира, светлая, беззаботная. А у взрослой Машеньки – реальная жизнь, которая этому не соответствует. Она не может перестроиться. Взрослый ведь человек – как? – не получилось одно: ладно, буду работать с тем, что есть, как говорится. А Машенька до сих пор в облаках летает. Она не понимает, что жизнь – штука сложная. Вместо этого она обвиняет меня, самого близкого человека.