Хмель. Алексей Черкасов

славян, счастье водное. Вот она, совсем рядом. Иди же, колодник, и утоли жажду. Забудь, что ты затерялся в пустынной равнине за Каменным поясом – Уралом. Нева, Нева!.. Ты слышишь, колодник, как плещутся ее благодатные воды?..

      Мираж постепенно отдалялся и таял в жарком полуденном мареве.

      – Я же видел, видел! – воскликнул он, с ужасом глядя на необозримую степь: уж не лишился ли ума от жажды? Он знает: в степи нередко можно увидеть мираж, но почему именно примерещились Сенатская плошадь, Медный всадник, золотые купола Петропавловского собора и сама Нева?..

      Колодник заплакал и снова уткнулся лицом в скрипучий ковыль.

      В больном воображении проносилась одна картина за другой – и так явственно, точно все происходило вчера.

      Улица города Ревеля… Он спешит к прохладе и пьет, пьет и никак не может напиться. Он один среди прохожих, совершенно незнакомых. Море где-то далеко-далеко, за тридевять долин. И есть ли вообще море, прохладные реки, утоляющие жажду?.. Страх сковывает его: он боится поднять голову – опознают… И тут, на людной улице, чья-то тяжелая рука в перчатке ложится ему на плечо:

      – Мичман Лопарев!

      Он не успевает ответить: перед ним жандарм.

      – Вы арестованы.

      – Пить… пить. – Он облизывает губы.

      Жандарм сухо отвечает:

      – Нет для вас воды, нет для вас моря, а есть вечная безводная степь в Сибири, за Уралом, и вы умрете от жажды, государственный преступник Лопарев! Следуйте за мною!

      «Если бы я тогда не задержался на сутки в Ревеле, я мог добраться до Варшавы, а там – к Юлиану Сабинскому, к Ядвиге, – подумал Лопарев, переживая минувшее в своей нелегкой судьбе. – Нет, я их не выдал. Ни Ядвигу, ни Юлиана, ни Мстислава со Станиславом. Венценосец не вымотал из меня признания, нет! Ты слышишь, Ядвига?..»

      Черные, ищущие глаза Ядвиги придвинулись к его лицу. Она все такая же – чуточку насмешливая, капризная полячка, но самоотверженная и бесстрашная, как и ее двоюродный брат Юлиан… Лопарев и Ядвига в полутемной гостиной дома Сабинских пьют старое вино; на улицах Варшавы гроза и дождь.

      Он пьет вино и говорит стихами Кондратия Рылеева:

      Ревела буря, дождь шумел;

      Во мраке молнии летали,

      И беспрерывно гром гремел,

      И ветры в дебрях бушевали…

      Ко славе страстию дыша,

      В стране суровой и угрюмой,

      На диком бреге Иртыша

      Сидел Ермак, объятый думой…

      Ядвига спросила:

      – Кто такой Ермак?

      Он ответил.

      Ядвига печально промолвила:

      – О матка боска! Только бы не Сибирь. Мне страшно за всех вас. Только бы не Сибирь!

      – Ядвига! Ядвига! Где ты? – зовет он в исступлении.

      …Безмолвие и полуденный зной, от которого нигде не укрыться…

      – О боже! Конец мне, конец… – стонет колодник, приминая лицом ковыль.

      Где теперь Ядвига Менцовская? Юлиан Сабинский? Где они все, варшавские друзья? Он никого не предал, никого не назвал…

      – Ты сгниешь