Белый Волк. Георгий Паксютов

она замерла, как громом пораженная, глядя перед собою и не слыша моих слов. А я все не мог взять в толк – почему она так близко к сердцу приняла эту новость? Потом мама вдруг заплакала, обняла меня, прижимала к себе и шептала:

      – Не уходи, сыночек. Не оставь меня никогда…

      – Куда я могу уйти, мамочка? – дрожащим голосом, сам уже испугавшись (не зная чего), проговорил я. – Конечно, я тебя не оставлю. Да меня и не возьмут воевать, берут только больших мужчин…

      Мама не отвечала мне и еще долго сжимала в крепких объятиях, поливая слезами.

      С той поры она, и прежде ласковая, стала ко мне особенно нежна. Хотя ребята – и ровесники, и постарше – нередко относились ко мне с необъяснимой неприязнью, из-за мамы в глубине души у меня долго сохранялось чувство, что все люди должны меня любить.

      К маме я был очень привязан, послушен, старался ничем ее не огорчить. Конечно, мальчику невозможно сидеть все время под ее надзором, пока она с другими женщинами, к примеру, шьет: рукавицы и обувь из прочных шкур с голени оленя, а шубы – из беличьего и собольего меха. Моей отрадой были одинокие прогулки, и вот однажды я дальше обычного забрел в лес и нашел там… драгоценный дар.

      Был теплый, погожий день, началось настоящее лето. Меня, усталого, разморило на солнышке, неодолимо захотелось спать. Я находился возле небольшого овражка. Памятуя, что в таких местах, в высокой траве иногда скрываются змеи, я решил подняться на соседний холм и отдохнуть в тени раскидистых ветвей лиственницы.

      Вдруг мое внимание привлек негромкий звук, жалобный, как человеческий плач. Обойдя овражек, я увидел незамеченного прежде зверя и вздрогнул сперва от страха, но тут же понял: опасности нет.

      То была волчица, мертвая. В ее бок, скуля, тыкались мордочками два маленьких детеныша – она больше не могла дать им ни ласки, ни молока. Я огляделся в поисках других волчат из выводка; они, верно, схоронились в логове, зато я приметил кровавый след на земле и траве. Волчица попала в одну из ловушек, настороженных в лесу нашими охотниками, вернулась к детенышам, но истекла кровью.

      Я подошел ближе. Один из щенят, совсем малыш, боязливо отпрянул, второй по младенческому недомыслию даже подался ко мне – двуногое существо не пугало его теперь, когда сломался порядок мира. Печаль полнила мое сердце. Я взял волчонка – ему был, наверно, месяц от роду – на руки, он не противился. Мне подумалось, его можно принести домой, вскормить, как собаку. Прижимая к груди живую ношу, все же нелегкую для детских рук, я двинулся в сторону нашей деревни.

      Миновал полдень. Поначалу я, взволнованный, шагал быстро, затем ровное дыхание волчонка меня успокоило, и я снова ощутил дремоту. Волчонок был теплый. Мои глаза смыкались сами собой, я лег прямо на землю, меж корней большого дерева. Доверчивый щенок прижимался ко мне. Едва смежив веки, я заснул.

      Во сне я видел тихую, безлунную ночь. Не слышно было ни крика ночной птицы, ни шелеста травы, ни даже моего собственного дыхания. В безветрии, совершенном покое ночи я и себя не мог отличить от окружавшей меня темноты.

      Потом я увидел