Адмирал Колчак: Диктатор поневоле. Николай Черкашин

гюйс – поднять!

      Торжественно закурлыкал медный горн. Все, кто на палубе, встали к борту с поднятыми к козырькам ладонями.

      – Вольно! Свистать на вахту!

      Это последняя команда Матисена, и он отдает ее с превеликим удовольствием. С первой же трелью боцманской дудки фуражка мичмана Колчака появляется над комингсом люка; поправляя кортик, он бодро подходит к однокашнику.

      – Здорово, Федя!

      – И тебя тем же концом… Принимай вожжи. Все распоряжения до подъема флага выполнены. Все о’кей! Второе отделение на вахте.

      При слове «распоряжения» новый вахтенный начальник чувствует некоторое смущение, поскольку не совсем уверен, что запомнил всё, что ему поручил в кают-компании старший офицер.

      Уточнить бы у него еще раз, но это лишний повод дать ему понасмешничать. Староф и без того остер на язык. Да и поздно. Он уже у командира на утреннем докладе. Заглянуть в книгу приказаний? Это мысль! Но увы, в книге по его вахте еще ничего не записано. Что же делать? Он всего столько наговорил… Разве запомнишь на дурную со сна голову? Духопельников, верблюд, поздно разбудил. Говорят, если хорошо растереть уши, то это обостряет память.

      Мичман Колчак яростно трет уши, они горят рубиновым огнем, но кроме того, что капитанский вельбот к трапу да постирать чехлы, ничего не вспоминается. Последняя надежда – старший боцман Никитюк.

      – Рассыльный, позвать старшего боцмана!

      Но Никитюк сам идет вперевалку навстречу.

      – Серафим Авдеич, не говорил ли вам старший офицер насчет работ на утро?

      – Так точно, ваше благородие, говорили. Паровой катер спустить, гребной поднять. Чехлы мыть.

      Да, да – поднять, спустить, молодец боцман. Но что-то еще было.

      – И всё?

      – Кажись, всё!

      Ладно, начнем аврал, а там вспомнится. Колчак выходит на шкафут:

      – Гини второго парового катера – развести! – командует он. – Свистать обе вахты наверх, на гини становись!..

      Он поднимается на мостик, откуда виднее спуск тяжелого катера. Дело это опасное – легко покалечиться, а то и насмерть матроса придавить. Хорошо хоть не на волне…

      – Готова, ваш блародь! – докладывает боцман снизу.

      – На гинях! Гини нажать. Ходом гини! – как учили в Корпусе, нараспев командует мичман. Никитюк зорко следит за приподнимающимся с киль-блоков катером. Белая махина катера медленно вываливается за борт, покачиваясь над водой. Стопора сняты.

      – Ги-и-и-ни травить! – тянет Колчак, будто впрягает свой голос в нелегкую общую работу. Десятки жилистых матросских рук удерживают на гинях трехтонную тяжесть парового катера.

      – Легче, соколики, понемногу травить! На стопорах не зевай! – родправляет боцман ход аврала, зная по печальному опыту иных спусков, как сжигают тросы кожу на ладонях при самовольном сходе катера на воду. Но в этот раз все обошлось. Катер на плаву, и на нем уже разводят пары.

      – Раздернуть! Катер на бакштов!

      Обратным манером поднимают второй катер. Теперь самое время подавать к