Государи Московские: Младший сын. Великий стол. Дмитрий Балашов

убережешься от любопытных глаз? Федор понимал, что мужик убьет ее, ежели только о чем прослышит.

      И все это ворошилось в нем, не давая думать ни о чем больше. Пока сидели вчетвером, он снова вспомнил о ней и, когда Грикша начал прямой разговор, даже вздрогнул, не сразу опомнясь.

      Сестра, густо заалев лицом, вышла из-за стола и из избы, хлопнув дверью.

      – А есь ли кто на примете? – спросил Федор, окончательно очнувшись.

      – То-то и горе, что есь! Купчик, с Углича… Ему в придано серебро нать! Вот, а ты говоришь, бронь…

      – Бронь жалко! – ответил Федор.

      – И с чего ты взял, что тебя возьмут? Князь еще во Владимире!

      – А мне обещал Терентий Мишинич.

      – В дружину хочешь?

      – От своей доли откажусь в земле, серебро отдам все, что скопил! – глухо отозвался Федор. – Только бронь нужна.

      – Я-то думал бронь продать, – возразил Грикша, – либо вообще оставить Просинье.

      – Кто таков жених? – снова спросил Федор.

      – Баял уже, купчик. Дело у его торговое, серебро нать.

      – Две гривны сейчас дам. Гривну еще достану. Неуж не соберем?

      – Ладно, – уступил Грикша. – Обмозгуем ужо. Митрополит по зиме будет в Переяславли, може, что и мне тогда перепадет… Слыхал, что он ростовского епископа Игнатия отлучал?

      – Простил?

      – Князь умолил. В Ростове князья всё волости поделить не могут!

      – А кто может… (мы с тобой отцову бронь не поделим!) – А вслух: – Мне в Юрьеве старец один сказывал о Святославе, мол, оттого уступил стол Невскому, что не похотел резни на Руси…

      – Не потому, а потому, что усидеть не смог… Да, да! – разгорячился Грикша. – Они добрые, хорошие, как и ростовские князи, а – не живут! Не держатся за жизнь, так-то вот!

      Федор еще через неделю попытался подобраться к брату через мать:

      – Мама, уломай ты Грикшу, пусть отдаст мне бронь!

      – Не смею, он теперь старшой, – отмолвила она.

      Они вернулись к этому разговору спустя время, уже перед самыми заморозками. Поехали в челноке на рыбалку. Ночи уже были темные, глаз выколи. Пристав к берегу, развели костер и, лежа в шатре, прислушиваясь к шорохам ночного леса и плеску рыбы, вполголоса завели спор о возможности чего-то добиться в жизни. Грикша доказывал, что все предначертано Богом, и доброе, и худое. Еще заранее, до того, как человек родится. И даже еще раньше, с той поры, как был сотворен мир. Федор горячился:

      – Неуж я не могу сам сделать ничего! Да в кажном дели усилишься – и сделаешь, а не усилишься – и ничо не выйдет! Я могу так, могу и эдак. Могу сиднем просидеть, все буду ждать, что от Бога мне в рот манны небесной накладут! А захочу – заставлю себя, вот, усилием, разумом своим, и сделаю что ни то, и от меня жизнь хоть маленько, да сдвинется!

      – Что ты сделаешь, Федор, то так и предназначено тебе. Ты шевелись, делай, старайся! Так тебе и нужно! А другой не будет, не сумеет, оно и уравняется.

      – И татары, скажешь, предназначены были?

      – И татары. Заслужили мы татар. Не они, дак другие были бы все равно.

      – Тебя послушать – ложись и умирай.

      – И умрешь в свой час. Все помрем.

      – Бог