Очерки бурсы. Николай Помяловский

к возью бежали,

      Кулачьем в возье совали:

      – Щё, бра’, продаешь?

      Щё, бра’, продаешь?

      Им сказали, щё овес;

      Мужик вынул да потрес

      На горсти своей,

      На горсти своей.

      Еще слышно:

      А как взяли козла

      Поперек живота,

      Как ударили козла

      О сырую мать-землю;

      Его ноженьки

      При дороженьки,

      Голова его, язык

      Под колодою лежит…

      После каждого двустишия припевалось:

      Ти-ли-ли-ли-ли-ли-ли, —

      и потом повторение второго стиха.

      А вот и еще отрывок:

      Любимцы… Аполлона

      Сидят беспечно in caupona.

      Едят селедки, merum пьют

      И Вакху дифирамб поют:

      «О, как ты силен, добрый Вакх!

      Мы tuum regnum чтим в мозгах;

      Dum caput nostrum посещаешь,

      Оттуда curas выгоняешь,

      Блаженство в наши льешь сердца

      И dignus domini отца.

      Мы любим Феба, любим муз:

      Они с богами нас равняют,

      Они путь к счастью прокладают,

      Они дают нам лучший вкус;

      Sed omnes haec плод ученья

      Conjunctae sunt всегда с томленьем…

      Давно б наш юный цвет увял,

      Когда б ты нас не подкреплял! [2]

      Восьмипесенная «Семинариада» составлена давно и переходит по преданию от одного поколения к другому. В местных песнях и стихах отразилось, как товарищество смотрело на науку и на своих начальников…

      Из общего же всем репертуара певались здесь либо жестокие романсы: «Стонет сизый голубочек», «Ночною темнотою», «Я бедная пастушка», «Уж солнце зашло, вверх горя» и т. п., либо чисто народные песни: «Ах вы, сени», «Вниз по матушке по Волге», «Как за реченькою, как за быстрою», «Полно, полно нам, ребята, чужо пиво пити» и т. п.

      Но вот какой-то отпетый возглашает еще стих домашнего изделия:

      В восьмом часу по утрам,

      Лишь лампы блеснут на стенах,

      Мужик Суковатов несется,

      Несется в личных сапогах…

      Повисли в воздухе хохот, остроты и крепкая ругань против начальства… Опять какая-то шельма грегочет… десятеро загреготали… двадцать человек… счету нет… Появились лай, мяуканье и кряканье, свист и визг… Ко всей этой ерунде присоединилась голосов в сорок бурсацкая разноголосица: участвующие в ней разбирают между собой все тоны, употребляемые в пении, и все ноты берут сразу. Между тем сырость и холод пронимают приходчину до костей; благим матом затягивается: «Холодно, холодно!» – это призывный к согреванию звук, после которого ученики начинают махать руками наподобие тому, как греются извозчики и стонут – душу надрывают: «Холодно, холодно!» – «Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?» Пастей во сто выработывается бесшабашный гвалт, и все это совершается в непроглядной темноте. Если бы привести в класс свежего человека, не слыхавшего стенаний бурсака, он подумал бы, что это грешные души воют в аду. Грегочут, тянут «холодно», дуют разноголосицу во все ноты; в вопиющих и взывающих звуках растут-разрастаются голоса и отдаются дрожью

2

In caupona – в кабачке, в харчевне; merum – чистое, неразбавленное вино; tuum regnum – твое царство; dum caput nostrum – пока нашу голову; curas – заботы; dignus domini – достойный го́спода; sed omnes haec – но все эти; conjunctae sunt – соединены (лат.).