Москау. Сказочник (сборник). Зотов (Zотов) Г.А.

закрывать саркофагами, ставить по периметру блокпосты и охрану из СС. В призраки превращались не только дома, но целые участки леса – и под Петерсбургом, и недалеко от Москау. Поразительно, только что были ёлки – и вот их нет… Идёшь сквозь чащу, а в ушах странный шелест, что-то сыплется – будто пробираешься через песчаный бархан. Бывало, за одну минуту таял целый колхоз[40], и тогда обезумевших жителей изолировали в специальных лагерях. Они не должны были рассказать о том, что видели.

      Жан-Пьер приложился к фляге – весьма ощутимо.

      Но раньше исчезали здания. Деревья. Холмы. Посуда. Цветы на окнах. Растворялись, превращаясь в воздух. И в гестапо, и в Триумвирате осознавали – это первый шаг, на очереди люди. Этого ждали – и вот, дождались. Сто человек, спецназовцы, тренированные убийцы – испарились, не оставив пылинки. Куда их перенесло? Что с ними случилось? Впрочем… Удивительно, но самое страшное даже не это. Исчезали поселенцы в Руануке, пропал поезд в Шанхае – и тут бы тоже рано или поздно дошло до людей, учёные гестапо были к этому готовы. Гораздо хуже другое.

      В дверь деликатно постучали.

      – Войдите, – сухо сказал Жан-Пьер, отработанным движением спрятав флягу в ящик стола.

      Замок лязгнул, и в дверном проёме показалось синее колесо тележки уборщика. Низкорослый, но худенький и шустрый дедушка, настоящего имени которого в гестапо никто не знал. Сотрудники лаборатории в шутку именовали его Адольфычем. Карьерой старичок не увлекался, к старости дослужился до бешлагмайстера Службы чистоты.

      – Хайлюшки, оберштурмфюрер, – фамильярно поздоровался дед. – Прибраться не надо?

      Карасик с сожалением посмотрел на дно ящика, где среди бумаг притаилась фляга.

      – Хайлюшки, либерфатер, – вздохнул он. – Давай, если только быстро.

      – Да я мигом, – кивнул Адольфыч, втаскивая за собой бренчащий агрегат со швабрами и цинковым ведром. – Словно при взрыве пехотной мины – одна нога здесь, другая там-с.

      Он закатился скрипучим смехом. Засучил рукава, вытащил из ведра с водой тряпку…

      Жан-Пьер резко согнулся. Кашель душил его, выворачивая наизнанку.

      На запястье Адольфыча, сразу от ладони проявился номер. Из пяти цифр: особенно чётко темнели 6 и 2, – татуировка, сделанная размытыми чернилами. Чуть-чуть покосившийся влево, словно пьяная девица на дискотеке записывала номер телефона…

      Адольфыч перехватил взгляд, инстинктивно посмотрел на руку и выронил швабру.

      – П-простите… – залепетал старик. – Честное слово, я… это уже давно, я ребёнком был, с мамой… в лагере Равенсбрюк… там его ставили… я почти не помню, мне было пять лет. Номер свели начисто, в семидесятых годах ещё. От-откуда он? Я н-не п-понимаю.

      Жан-Пьер ощутил, что, несмотря на перцовку, он сейчас тоже начнёт заикаться.

      Оберштурмфюрер махнул уборщику в сторону двери.

      Старик,

40

В оккупированных районах СССР в 1941–1943 гг. немецкая администрация не упраздняла колхозы – «это лучший способ управления крестьянами».