Будь моей сестрой. Ирина Невская

знала про мороженое из книжки какой-то школьной, чего вдруг вспомнилось? Какое оно?

      Мороженое принесли в высоких прозрачных вазах: белы или розовы шары на дне. А ложек нет, как достать? Орька притворилась, будто так и надо, и милостиво кивала лакеям, расставляющим вокруг хороводы прозрачных ваз. Райский терем сверкал. Она заглянула в одну вазу: белый тугой шар на дне. Пахнет снегом и смородиной. Нет, не достать. Так и не попробовала. Села на балконе и стала пить молоко из голубой рюмочки. Смотрела на мутно море, и почему-то больше всего на свете хотелось улететь далеко-далеко, за синий «горизонт»… И небо там во сне было огромно!

      После этого сна ее весь день качало, как пьяную.

      – Ишь, с голодухи-то ветром шатат, – вечером, когда она серпом окашивала траву у школьных завалинок, чтоб не гнили, подошел Никифор Кривой, про которого дедо говорил, что тот – тайный купец по золоту и его надо пуще всего сторожиться. – Что, девка, от семьи-то одна ты осталась?

      – Батя придет, – соврала Орька.

      – Десять-то лет без права переписки? Ну! Не жди.

      – Брат придет, – в это она верила.

      – Без вести-то который? И-и, скореича дедо твой подземной норой с того света вывернется… – Он напоказ вытащил из-за пазухи половину громадной румяной ржаной ковриги. – Не покажешь ли, где дедынькины штоленки-то тайныя, а? Пропадешь ведь. Глядеть жалко. Смотри, в Ныроб, в детдом для детей врагов народа заберут, там от тебя и глаз не останется.

      – Я – мала девка, – сквозь зубы, шалея от запаха хлеба, ответила Орька. – Чем знам, про что ты?

      Никифор плюнул, спрятал ковригу и отошел. Две старухи-икотки смотрели на Орьку из-под козырьков черных ладоней от соседнего прясла, перешептывались. Видели Никифора-то. Одна вдруг затряслась и, тыча в Орьку пальцем, на вдохе завела утробным, мужичьим голосом пошибки:

      – Какая она, какая! Ох ты, какая она, какая! Ох ты…

      Орька убежала в школу. Прижалась к печке, где у нее томился чугунок со щами. Тошно как. Черт с ним, с Никифором, все равно Орька не знат, где нещечко у мужиков припрятано, – братка вернется, заберет. Худо, что у людей она на примете. Смооотрят уж. Говорят, пошибка пошибку чует… Неужели она будет – вот така же, как эти старухи? Нет уж, пусть бы пошибка у нее была добрая! Правда подарила бы злат терем! Заставляла бы людей помогать ей! Она же спрашивала, чего Орька желает? Ну-ко!

      Ночью на чердаке, скрючившись от холода под шалью, вдруг поняла, что золотой сон про терем над морем – это пошибкин совет: бечь отсюда. А правда. Что ее тут держит? Сныть и крапива, от которых бурчит живот? С гор ей надо, если по карте СССР, вниз по Вишере, потом по Каме, в город Молотов, потом на запад, в Ленинград и дальше. Брата Наума искать. А пошибка поможет.

      Утром в класс вплыла председательша. Плевать ей было на семейство крестоцветных:

      – Где тут Кержакова-то девка? Ты?

      Орька встала. Сердце покатилось вниз,