Сибиряк. В разведке и штрафбате. Юрий Корчевский

оту уже не ходит. А Леха охотой промышлял, кроме «фроловки» еще «мелкашку» имел. У нее патрон слабый, но дешевый, и вес маленький, что на ходовой охоте немаловажно. Зато зайца или тетерева с «мелкашкой» брать хорошо. Звук у выстрела слабый, иногда двух-трех птиц добыть успеешь, пока стая всполошится. Только птица иногда на выстрел крепкая попадалась – тот же глухарь. Осторожная, близко к себе не подпустит, только на току ее и добыть можно. Как затоковал самец, бери его хоть голыми руками – ничего вокруг себя не видит и не слышит.

      Месяц он уже дома не был, провизия – крупы и соль, да и патроны к концу подходили. Надо было домой возвращаться. Прибыток ноне неплохой, вон сколько шкурок сохнет. Правда, они только солью обработаны, чтобы не портились. Мездру он с них снял, но, чтобы шкурка мехом стала, ее еще выделать надо, квасцами обработать. Но в потребсоюзе ее и такую хорошо берут. Хочешь – деньгами за шкурки бери, хочешь – часть порохом или патронами к той же «мелкашке».

      Алексей собрался утром, из последних крупинок чайных сделал заварку, шкурки в мешок определил. Огромный он вышел, да легкий.

      Выпив жиденький чай, он отправился в поселок. Половина мужиков в поселке промысловой охотой занималась, половина – на руднике работала. Пробовал и Леха на руднике деньгу заколачивать, отработал смену – и домой. Только не понравилось ему. Пылища, видимости под землей никакой, кашлять стал. В конце концов плюнул он на рудник. В тайге воздух чистый, не надышишься. Мяса для еды полно вокруг бегает, летает и плавает, только не ленись. Себе радость, государству польза. А как же? Шкурки же выделывались, какие получше – за рубеж шли, за товары ихние. Опять же в поселке – почет и уважение.

      Так и пробежал он десяток километров от заимки охотничьей до поселка. Шел веселый, улыбался. А что? С добычей домой возвращался, сейчас ружья дома оставит – и в потребсоюз. А вечером можно и на танцы. Есть там одна девушка, Зоя – уж больно нравится она Алексею. Тоже, как и он, из староверов, себя блюдет, лишнего не позволяет. Такую и в жены взять можно. Денег вот только поднакопить надо на новую избу. Старая-то, отцовская, мала, все-таки шесть братьев у него и две сестры. Два старших брата женаты уже, отделились.

      Шел Леха по главной и единственной улице поселка и улыбался. И сразу не понял, почему первый же встречный, бухгалтер сельсовета, желчный Степан Матвеевич, негодующе спросил:

      – Чего радуешься?

      – Домой вернулся, – недоумевающее ответил Алексей.

      – А, так ты не знаешь?

      – Чего?

      – Война! С германцами, три недели уже идет. Немчура Минск взяла, Красная Армия отступает.

      Леха так и оторопел. Конечно, откуда ему знать? В тайге радио и газет нет, только и узнаешь новости, когда домой возвращаешься.

      Он рывком распахнул дверь в отцовскую избу и сразу увидел заплаканные глаза матери.

      – Ой, лихо! – она зарыдала в голос. – Даже не простился!

      – С кем?

      – Два брата твоих позавчера на фронт ушли, Николай и Григорий. И на тебя повестка из военкомата пришла.

      Новость оглушила, как поленом по голове. Выходит, страну его немец поганым сапогом своим топчет, а он ни ухом, ни рылом?

      – Мам, ты «сидор» собери с исподним да бритву положи.

      – Готово уже. Отец сказал, что ты днями будешь – как знал.

      – Нетрудно угадать, запасы пороха к концу подошли.

      – Как братья ушли, Зоя прибегала, тебя спрашивала. Ты бы зашел к ней, девушка хорошая.

      – Мам, мне же повестка, мне в военкомат идти надо. Пока я здесь сижу, война закончиться успеет.

      – Нет, сынок, отец сказал – это надолго.

      – А товарищ Сталин говорил, что мы будем бить врага на его территории. И если сейчас Красная Армия отступает, так это потому, что напали неожиданно. Вот соберет товарищ Сталин кулак, ударит всеми силами – я и до фронта добраться не успею, как война закончится.

      – Ты заговорил прямо как эти, комсомольцы, на своих собраниях…

      – Я же русский, мама! Дай поесть чего-нибудь, утром только пустого чаю выпил, да и по хлебушку соскучился.

      Мать выставила на стол чугунок с картошкой, порезала селедки, огурцов; прижав каравай хлеба к груди, бережно отрезала от него горбушку. Любил горбушки Леха, особенно с борщом, да еще когда горбушку чесночком натрешь! На танцы после этого можно было не ходить – девки носы воротили, так ведь он же не на танцы сейчас собрался.

      Пока ел, попросил:

      – Мам, пусть батяня сходит в потребкооперацию, шкурки сдаст – все деньги будут.

      – Скажу.

      Леха вскинулся:

      – А где он сам-то, я и не спросил.

      – Заготовителя колхозного в армию забрали, попросили его поработать.

      – Ух ты!

      Староверы не работали на государственных и колхозных должностях, но война многое изменила.

      Леха поел, надел брезентовую куртку – в ней ни дождь, ни ветер не страшны. Сунув в карман повестку, поклонился матери:

      – Не