В ожидании ковчега. Амаяк Тер-Абрамянц

железного комиссара была все же одна слабость – полное отсутствие музыкального слуха. Но как и большинство людей с подобным недостатком, он был внутренне глубоко убежден, что поет замечательно и все дело в том, что пока просто не нашел достойных слушателей.

      На втором куплете у поющих солдат сделались такие лица, будто у них неожиданно страшно разболелись зубы, а народ вдруг стал довольно быстро расходиться.

      – Да куда же вы, куда? Стойте! – закричал в отчаяньи Фрумкин. Вот так всегда: не успевал он по-настоящему показать всю глубину и мощь таланта, как невежественная публика, склонная к легким базарным куплетикам и любовным песенкам, начинала исчезать!

      Площадь стремительно пустела.

      – Э-эх! – махнул Фрумкин и тут же был вынужден ухватить за ремень падающего Жлобу. – Да хватайте его, хватайте, – заорал он, обернувшись к солдатам, – один я эту тушу не удержу! А не то упадет, и его вместе с трупами увезут!

      Солдаты ловко подхватили Жлобу справа и слева, Фрумкин шел сзади и командовал:

      – Тащите его в отряд!

      А грозный Гурген молчал: свое вино он уже все отхлебал.

      Поднялась пыль, промчалась лихо по площади открытая пролетка, остановилась у церкви. В ней привстал человек во френче с биноклем на груди и, деловито оглянув убиенных (значительная часть из них поверила в обещание оставить им жизнь, сдалась и была на месте расстреляна), с удовлетворением кивнул, потом пальцем поманил вновь появившегося маленького старичка священника.

      Попик подошел, перепуганно кланяясь.

      – Это что? – ткнул человек во френче на колокольню, с которой время от времени доносился тихий звон.

      – Церковь, господин…

      – Ты дурак? – спросил красный командир священника, – теперь у нас господ нет, все – товарищи, кроме тебя, конечно, ****ины, и всех попов, кровь из народа сосущих! Я спрашиваю, звонят зачем?

      – Мертвые тут, – обвел святой отец руками площадь.

      – Ты это свою музыку поповскую кончай, а то враз научим, – рука потянулась к кобуре.

      Старик испуганно затрясся, и, увидев его страх, командир добродушно расхохотался.

      – Что? Обосрался?! – Кончай звонить, опиум народа, люди после боя отдыхают…

      – Слушаю, слушаю, – закивал священник, пятясь.

      – Так-то! – строго погрозил пальцем командир и крикнул сидящему впереди красноармейцу: – Балдерис, трогай!

      Колокол смолк. Пыль рассеялась.

      Некоторое время у церкви оставались только мертвые. Солнце перевалило за полдень, Редкие прохожие старались побыстрее миновать площадь.

      Ближе к вечеру подъехало несколько скрипучих телег, влекомых изможденными клячами. Возницы были мрачные и тощие, подстать клячам. И глаза возниц и кляч были печальные и покорные. Рядом с телегами шли, бойко балагуря, красноармейцы.

      – Теперь уж закоченели, будет полегше!

      – Грузи по двое, как бревнышки!

      Грузить