Ниже нуля по Фаренгейту. Валерий Бочков

была буря, а с утра вся река стала бледно-розовой от опавшего яблоневого цвета. Как цветущее поле…

      Он отпустил руль и плоской ладонью сделал плавный жест.

      – Там, у старого железнодорожного моста, течения почти нет и берег пологий. Там я и спустился. У меня двухместное каноэ, настоящее, берестяное, я его выменял в резервации оджибва на морской бинокль и коробку бурбона. Лет десять назад… Каноэ легкое, маневренное. Я думал от моста до Немецкой мельницы сплавать. Где-то миль шесть в оба конца.

      Лес снова подступил к самой дороге. Стало темно.

      Наш джип цеплял тяжелые лапы елей, снег с глухим шорохом осыпался на крышу и заднее стекло.

      – Я вывел каноэ на середину реки, перестал грести. Лодку едва тянуло ленивым течением. Еле-еле… Я плыл среди белых яблоневых цветов. Как во сне. Казалось, что и река, и лодка стоят на месте, а прибрежный лес, отмели, камыши кто-то медленно тащит на север… Небо тоже было неподвижным и можно было подумать, что я со своей лодкой нахожусь в центре земной оси и планета неспешно вращается вокруг меня.

      Ланкастер засмеялся.

      – У вас отличный слог, – сделал я ему комплимент. – Для ветеринара. Вы писать не пробовали?

      – Да времени как-то не было. Может, потом, на старости лет. Поэкспериментирую…

      Я подумал, что мне сорок восемь и я уже почти поставил на себе крест – амбиций подобного рода у меня уж точно не осталось.

      Дай Бог не растерять, что накопил, не позабыть, чему научился.

      – Меня удивило, что вокруг не было ни души, – продолжил Ланкастер. – За мостом Слепая балка, там берег крутой, омуты. Сом крупный берет. А тут – ни одной лодки, ни одного рыбака. Я вырулил на середину, начал грести. Вдруг боковым зрением вижу – темная тень на том берегу. Шмыгнула меж стволов, скатилась в реку. Беззвучно, как бобер.

      – Ой! – по-девчачьи пискнула Моника. – Медведь?

      – Он самый. – Ланкастер сделал паузу. – Гризли. От меня до него было футов сорок-пятьдесят. Я так понял, косолапый намеревался переправиться на западный берег. Он плыл по диагонали, я начал подгребать к нему. На середине я его нагнал, он обернулся и поглядел на меня, впрочем, без особого интереса. И тут до меня дошло: это ж мой шанс отшлепать косолапого! Я уже не юноша, но ведь лучше поздно, чем никогда!

      – Ведь так, профессор? – почему-то обратился он ко мне за подтверждением.

      Я пожал плечами.

      – Мы плывем, плывем рядом. Мне слышно, как он пыхтит. Из спины торчат нос, уши и круп. Круп! Именно то, что мне нужно! Я подгреб вплотную, перегнулся… – он драматично замедлил речь, поднял большую ладонь. – Шлеп!

      – Ой! А он? – пискнула Моника.

      – Удивился! И решил, что я его приглашаю в лодку. Составить мне компанию. Медведи – те же собаки. Они, собственно, и относятся к подотряду псообразных. Мне вообще кажется, что неандертальцы приручили собак, а не медведей исключительно из соображений экономии. Прокормить проще.

      – И кошек вместо тигров, – добавила Рита с иронией.

      – А дальше? Дальше что? – заегозила нетерпеливая Моника.

      – Мой