Береговая стража. Дарья Плещеева

Да нас, сильфов, не проведешь! Стой, стой! Ты мне все бумаги замаслишь!

      Стопка аккуратно переписанных листов лежала в опасной близости к плошке с чухонским маслом. Там же имелись два раскрытых лексикона, две чернильницы, линейка с карандашом, несколько черненьких томиков с узорными обрезами.

      – А вот что, Выспрепарище, – сказал Дальновид, отодвигая плошку. – Может статься, этот, с перебитым носищем, как раз теперь нам и нужен. Он-то постоянно в театре, от нее поблизости, он мог до того докопаться, что нам и не снилось. Не напрасно же прискакал под окошко чуть не среди ночи. Что-то чаял увидеть.

      – А статочно… – пробормотал Выспрепар. – Он бы, пожалуй, подтвердил домыслы Световида насчет князя Ухтомского – или же опрокинул вверх тормашками. Кого ж нам отрядить в театр, чтобы завел с ним приятельство?

      – Мироброда? Он ведь и так из театра не вылазит.

      – Дитя твой Мироброд. Все испортит. Он только сочинять горазд…

      – А не испортит. Пусть Световид попросит его сдружиться с тем дансером, а потом и я в компанию войду.

      – Резонно… Любопытно, что эта коломенская верста разведала!

      Выспрепар, убедившись, что печка разгорелась, встал и оправил шлафрок.

      – Я загадку изготовил! – похвалился он.

      – Для Туманского?

      – Похож ли я на человека, который станет сочинять загадки ради собственного удовольствия?

      – Нет. Ты и на человека-то не больно похож…

      Выспрепар засмеялся. Он был нехорош собой, причем догадаться, отчего его лицо казалось некрасивым, пока он молчит, было мудрено: все на месте, два глаза разумной величины, нос в меру длинен. Речь была ему противопоказана – губы кривились и диковинно выворачивались наружу. Смотреть неприятно. Начав приглядываться, зритель видел, что в Выспрепаровой физиономии словно бы схватились в смертельном поединке два лица – одно с двойным подбородком, с обвисшими щеками, принадлежавшее немолодому болезненному толстяку, и другое – с глубоко посаженными глазами, заостренным носом, высоким лбом – выше, чем полагается обычному человеку; такие лбы в Санкт-Петербурге – редкость, разве что заедет какой-нибудь тощий и глубокомысленный южный житель из Мадрида или же Лиссабона.

      При этом Выспрепару было не более тридцати. И станом он полностью соответствовал образу светского щеголя – в меру полный, с округлым брюшком, с крепкими мускулистыми ногами.

      – Я сильф, – сказал он. – Моя красота – нечеловеческая, тебе сего не понять.

      Дальновид расхохотался, а Выспрепар взял исписанный листок и принял вид сочинителя, читающего свое творение в гостиных дамам. Он очень старался, но нужно быть великим актером, каким-нибудь парижанином Анри Лекеном, чтобы из вымученных виршей сотворить шедевр.

      Была эта загадка такова:

      От птицы я свое

      Имею бытие,

      А ремесло мое

      Все делать то, что ум прикажет,

      Что сердце скажет.

      Мной в жизни множество прославилось людей;

      Боится всяк меня, коль я в руках царей

      Неправедных