Рукопись из тайной комнаты. Книга первая. Елена Корджева

огда не забудет Ева момента, когда папа – лучший водитель её детства – затормозил так резко, что она, маленькая, улетела с сиденья вперёд и почти застряла между водительским и пассажирским сиденьями. Она было закричала от страха, но, когда папа повернулся к ней, сразу же замолчала, потому что стало гораздо страшнее от того, каким белым было папино лицо. Папа, большой и бесстрашный папа, был напуган так, что Ева боялась даже кричать, чтобы не напугать его ещё больше. Машина, тогда это был песочного цвета «Москвич», стояла не шевелясь. Вдруг впереди, почти из-под капота поднялся и, прихрамывая, ломанулся в чащу большой бурый зверь.

      – Лось, – выдохнула мама.

      А Ева подумала, что этот бурый зверь больше не только папы, но и их песочного «Москвича». И правильно папа остановился. Вообще папа, по мнению Евы, всё делал правильно, и не было повода обижаться даже за то, что больно стукнулась коленкой и носом, пока летела вперёд.

      Она не знала, был ли тогда знак про диких животных, или его повесили позже, но с тех пор папа всегда притормаживал и очень аккуратно проезжал часть дороги, причудливо извивающуюся по «лосиному лесу». Вот и Ева привычно сбросила скорость, внимательно поглядывая в чащу, на которую не спеша надвигались ноябрьские сумерки.

      Скоро, уже совсем скоро будет поворот направо от шоссе. Километр по грунтовке – и путь будет окончен. Издали покажется крыша с трубой, правда, пока – без дыма.

      Ева никак не могла перестроиться и называть это место домом. Она жила здесь с марта, но по-прежнему в её голове название звучало, как «хутор тёти Густы». Да и как могло быть иначе? Хозяйкой этого места, сколько она себя помнила, была тётя Густа. Остальные родственники, так же, как и папа, и мама Евы приезжали и уезжали, а тётя Густа здесь была всегда.

      «Гольф» уверенно приближался к повороту, и нужно было срочно решать, кто первый в очереди за внимание хозяйки. Дома Еву ждали сразу два живых существа – старожилка хутора, трёхлетняя коза Дора и «младшенький» – пятимесячный кавказец Ральф. Ральф по собачьим меркам был совсем малыш, даром, что вымахал уже чуть ли не в полметра в холке. Да и поднять его было уже нелегко. Но ребёнок есть ребёнок, хоть и собачий, и оставаться один дома щенок пока побаивался. Неизвестно, плакал ли он в отсутствие хозяйки, но, подъезжая, она ещё в машине слышала жалобный скулёж и стук хвоста по двери, возле которой ждал её Ральф. В прошлый свой отъезд, когда пёс был на целый месяц младше, он умудрился, видимо с утра, перевернуть свою поилку и просидел весь день без воды.

      – Неизвестно, что этот собачий ребёнок натворил в этот раз, – бурчала Ева, сворачивая к дому.

      Дора же была дамой с характером. Эта истинная дочь козы отличалась завидным упрямством, помноженным, кстати, на неплохой – для козы – интеллект. Она быстро обнаружила, что новая хозяйка – это вам не Густа, которая если что – и поперёк хребта метлой протянет, а существо доброе и жалостливое. Доить себя Дора, конечно, позволяла, с этим проблем не было. Но отыгрывалась при любом удобном случае. А пренебрежение ею любимой в пользу какого-то там щенка – это очередной удобный случай с точки зрения козы. Последний фортель упрямой скотины, который был известен заранее, строился на расчёте веса её и хозяйки. Дора недавно обнаружила, что Еве трудно сдвинуть её с места. Обидевшись, коза упиралась рогами в дверь хлева изнутри, абсолютно не позволяя войти. В прошлый раз пришлось потратить больше десяти минут, чтобы открыть дверь, подпёртую прочными рогами этой настырной дочери козы.

      – Опять я в скандинавский эпос ударилась, – хмыкнула про себя Ева, обнаружив в своих мыслях причудливые сочетания типа «собачий ребёнок» и «дочь козы».

      Почему-то встречи с редактором, Ларсом Эрикссоном оказывали на Еву такое странное воздействие. Эта скандинавская неторопливость вкупе с особенностями речи герра Эрикссона как-то автоматически возвращали её к третьему курсу университета, где целый семестр был посвящён скальдической поэзии. Никак не причисляя себя к фанатам скандинавского эпоса, она тем не менее ухитрялась время от времени использовать его, что называется, в личных целях, для разговора сама с собой.

      Запирая машину, она по-прежнему раздумывала, к кому же из ждущих первому направить стопы свои. С одной стороны, страшно не хотелось двигать эту чёртову козу. С другой стороны, Ральф – ребёнок, которому нужно внимание. Но, как всегда и бывает, чувство ответственности вновь победило лень, и Ева отправилась к дому, где сидело взаперти большое, но глупое и расстроенное собачье дитя.

      Темно-серый колобок с большими лапами вертелся на самом пороге, никак не давая войти. Большие заплаканные глаза смотрели на Еву, а хвост Ральфа жил, похоже, своей собственной жизнью, мотаясь, как заведённый, из стороны в сторону с глухим стуком.

      Наконец встреча состоялась. Ева умудрилась войти, удачно приткнуть за дверь сумки, быстро и крепко обнять радостно повизгивающего и подпрыгивающего щенка, получить шершавым языком большой и мокрый поцелуй на всё лицо и успешно увернуться от обрадованного питомца, который, наконец-то дождавшись хозяйку и выразив ей всю любовь, пулей вылетел во двор, чтобы поприветствовать поднятой лапой ближайшее дерево. Радость радостью, но природные потребности