Верный Руслан. Три минуты молчания. Георгий Владимов

борьба ведётся. И не то ему по душе, что революция и комсомол, а то дело, что всё кругом по-нашему, ну как в родном Саратове. А спросишь, что же там ещё интересного, – зыркнет на тебя с таким это удивлением: «Простите, если это вам не интересно, что же вам вообще тогда интересно?» Видишь как!

      Она слушала, подперев кулаком щеку, нахмурив белое большое лицо, и вдруг спохватывалась:

      – Ну, ты сядешь? Или так всё будешь ла-ла?

      Он придвигался к столу и тянулся быстрой рукой к бутылке. Заставляя себя не спешить, наливал тёте Cтюре – до черты, которую она показывала пальцем, и почти полный стакан – себе.

      – Много наливаешь, – говорила она, – для первого-то разу.

      – А это смотря за что пить. За Большой Звонок первый глоточек. Я-то своего маленького звонка дождался, а Большой – он впереди ещё. Это когда все ворота откроются, и скажут всем: «Выходи, народ! Можно – без конвоя». Ну, прощай, Стюра.

      Крупно вздрогнув, он опрокидывал весь стакан сразу, а потом дышал в потолок, моргая заслезившимися глазами, точно в темя ударенный. Отдышавшись, тыкал вилкой в тарелку, но тут же бросал вилку и торопился опять налить. Тётя Стюра накрывала свой стакан ладонью, но он говорил: «Пускай постоит», – и она убирала ладонь.

      Нетерпение его проходило, он делался расслабленно весел и лукав, и в их разговор вплеталась какая-то игра.

      – Стюра! А, Стюра? – спрашивал он. – Это что ж за имечко у тебя такое? Никогда не слыхал.

      – А вот женись, – отвечала она, – в загс меня своди – в тот же час и узнаешь. Всю меня полностью к тебе впишут[2].

      – Всю тебя полностью, Стюра, и в шкап не поместишь, такая ты у нас больша-ая!

      Она притворно обижалась, фыркала, но скоро оказывалась у него на коленях, и продолжалась их игра уже с участием рук.

      – Стюра, а этот-то, наш-то, гражданин начальничек, он как – ничего был мужчина?

      – Дался тебе начальничек! Обыкновенный, как все.

      – У, как все! Ты всех, что ли, тут привечала? Так знала бы, что все по-разному. Это вы все одинаковые.

      – Тебе, во всяком случае, не уступит.

      – Врёшь. Это ты врёшь. «Не уступит»! Он выдающаяся личность, скала-человек, орёл! Клещ, одним словом. Как вопьётся, так либо его с мясом отдерёшь, либо он тебе голову на память оставит. Я так думаю, хорошо он тебя пошабрил!

      – Иди к чертям! Прямо уж, пошабрил… Одна видимость, что военный.

      – А по сути – нестроевой? Ну, это ты приятное мне говоришь. За это ещё полагается по глоточку.

      Руслан поднимался и, лбом распахнув дверь, выходил на двор.

      День только успевал догореть, но Руслан уже знал наверняка, что до позднего утра подконвойный никуда не денется, эта «зараза проклятая» удержит его в доме надёжнее всякого караула. Привыкший ценить время, когда он бывал свободен, предоставлен себе, Руслан не мог нарадоваться его обилию. Покуда опять порозовеет небо и мир сделается цветным, можно и выспаться всласть, и поохотиться, и сбегать посмотреть, что делается на платформе, и навестить кое-кого из товарищей.

2

Полностью впишут «Анастасия» либо «Настасья». Отсюда сибирская трансформация: Настя-Настюра-Стюра.