Ружья еретиков. Анна Фенх

выбором, который мы делаем. Выбором – как распорядиться этими ресурсами. Вы, юноша, только что выбрали страшный и тупиковый путь для нашей Империи и для всего мира. Не просто путь, дающий абсолютную власть над сознанием человека, а ведь всегда власть притягивает несправедливость, но именно тупиковый. Кто будет решать, что есть «верные, нужные идеи»? Я? Вы? Эта ваша «уравниловка» для меня, старого империалиста, звучит как явное, несомненное зло, ведь я-то знаю, что люди никогда друг другу не равны!

      Профессор замолчал, едва не сорвавшись на крик, и вдруг ссутулился и сразу как-то постарел. Руки его беспомощно разжались, побелевшие от напряжения фаланги не спешили принимать здоровый цвет, только на подушечках пальцев горели розовые пятна, да на ладонях были заметны полукруглые следы от ухоженных ногтей.

      – Чтоб я не слышал более подобных разговоров. Обсуждение использования пассивного излучения в моем присутствии запрещено. Я не могу заставить вас думать по-другому и не могу запретить обсуждать эту тему вовсе, но при мне – не смейте. И никаких исключений, никаких «теоретических выкладок, профессор», никаких «исключительно на благо Родины». Можете планировать, как вы сделаете из нашей армии сборище радостных полуидиотов, с песнями и плясками идущих на смерть, но не смейте…

      Шеклу махнул рукой, тяжело поднялся из-за стола и вышел в коридор. Вслед ему пристально смотрел доктор Фешсу.

      После этого случая профессор еще несколько дней ходил сам не свой, молчаливый и рассеянный, а затем вызвал Чейза в свой кабинет и многословно извинялся перед ним за инцидент и собственную несдержанность. Еретик, понимая, что Шеклу извиняется не столько за то, что вспылил тогда, сколько за то, что вообще допустил такую ситуацию, как мог уговаривал Старика, что он не несет ответственности за бредовые идеи молодых дураков, но Шеклу только качал головой:

      – В том и дело, Чейз, мой мальчик, в том и дело, что эти молодые – не дураки. Именно это поколение, именно они наше будущее. Он ведь ваш ровесник, этот мальчик, ему чуть больше тридцати. И он – жизнь этого мира, а я – вымирающий вид. И, конечно, я в ответе за этих людей, я же не просто представитель старшего поколения, я и учитель им, воспитатель. Я – педагог в старом значении этого слова, которое вовсе не тождественно простому «преподаватель наук». Я их научный руководитель, в конце концов. Более того, это ведь вовсе не бред, я ведь тоже всего лишь человек… Я понимаю всю завлекательность таких мыслей. Но я вижу и все их коварство, а этот мальчик не видит. Это и страшно…

      Обо всем происходящем Еретик своевременно докладывал полковнику Мору, уделяя особое внимание мелким деталям, в ответ получил по официальному административному каналу одно лишь сообщение: «Продолжайте работать». Вполне в духе полковника.

      Но были и приятные моменты. Во-первых, Еретику удалось сблизиться со старшиной и, пожалуй, даже сдружиться с ним, что было не слишком просто. В большинстве случаев поддерживать беседу старшина Унару способен