Привычка ненавидеть. Катя Саммер

Очнулась я, когда дядя Саша закричал про тюремный срок, а затем спросил, есть ли у меня права. Но их у меня не было.

      – Уводи его! И сделай все что угодно, лишь бы он мог связать два слова к приезду полиции!

      – Но…

      – Все. Что. Угодно!

      – А скорая?

      – Я сделаю все! Уведи его, пока никто вас не увидел!

      В следующую секунду дядя Саша уже полез в открытый автомобиль осматривать салон, а я, подгоняемая паническим страхом, дотащила отца до дома, не снимая роликов.

      Наверное, я уже тогда понимала, что в действительности произошло, но мозг с таким рвением зацепился за версию дяди Саши, будто машина скатилась сама. Я так хотела в это поверить, что солгать оказалось очень легко. Ложь, которая потребовалась от меня, состояла из четырех букв: короткое «дома» на вопрос, где находились мы с отцом, когда его автомобиль самопроизвольно скатился по склону и сбил пешехода.

      Для папы все закончилось быстро и безболезненно: не без помощи дяди Саши суд приговорил его к условному сроку в год и шесть месяцев в силу ряда смягчающих обстоятельств. Хотя до этого случая я и подумать не могла, что водитель, не находясь за рулем, может нести такую серьезную ответственность за свой автомобиль. Такую же, какую он нес бы, соверши он все собственными руками. Учитывая, что затворничество для папы давно стало привычным, его жизнь практически не изменилась, за исключением обязательных отметок в каждый первый вторник месяца в уголовно-исполнительной инспекции.

      Его жизнь не изменилась. В отличие от моей.

      Я никогда не забуду горящий взгляд Бессонова, накинувшегося на меня посреди университетского коридора. На глазах у всех. Я слишком хорошо помню его ладонь на моем горле, перекрывшую кислород. И синяки, что не сходили еще неделю: мне пришлось носить водолазки, чтобы не привлекать к себе еще больше внимания.

      Внимание, о котором я, как и любая второкурсница, так сильно мечтала, стало ненавистным. Я старалась превратиться в тень, чтобы слиться с серыми стенами. Я горячо желала, чтобы меня попросту никто не замечал. Но Бессонов запустил необратимый процесс, и теперь каждый считал нужным ткнуть меня носом в случившееся.

      – Я знаю, что это сделал он, – белым шумом шелестел в ушах его злющий голос. – Я знаю, что ты соврала. – Вкупе с болью это звучало как обещание бесконечной ненависти, которое он сдержал.

      Кажется, что с того момента прошла целая жизнь, на деле же – каких-то жалких три месяца. И, несмотря на все, я по-прежнему ни о чем не жалею. Это был мой выбор. Ради папы я соврала бы снова.

      Резко отскочив от летящих в меня брызг, которые поднял обогнавший меня черный автомобиль, я успеваю мысленно произнести пару десятков неласковых слов и от обиды показываю ему вслед средний палец. Но тут же прячу: у машины загораются стоп-огни. Даже пячусь при виде видавшего виды «мерина», который сдает назад, потому что знаю его хозяина. У какого еще придурка в городе на заднем стекле наклеен страшный зубастый волк?

      – Далеко, смотрю, не уплыла, – раздается из опущенного окна автомобиля,