Стимпанк! (сборник). Антология

немедленно вынули отсюда, пусть даже все мои грехи вынутся вместе со мной. Ужас был такой, словно меня уже похоронили – прямо тут, в смоле. Но я была хорошей девочкой, я была настоящей Верующей, так что я произнесла в уме полную исповедь и стала ждать – ждать, пока Единый Бог не соблаговолит явить мне крошечный проблеск будущего.

      Все началось с тихого тиканья. Оно становилось все громче и громче, пока я не решила, что сейчас лишусь рассудка. Но это еще было не самое ужасное. Видение оказалось гораздо хуже. Оно накатило на меня, как волна, и упало всей тяжестью правды.

      Тьма. Вот что я увидела. Беспредельное ничто на веки вечные.

      Чьи-то руки тащили меня наверх. Голоса вопили: «Аллилуйя!» Мне показывали отпечаток моего греха на густой смоле. Но я-то знала лучше. Я знала, что он никогда меня не оставит.

      Я накинула пыльник, принадлежавший некогда Джону Барксу, и устремилась в сухое, алое утро. На моем запястье поблескивала Энигма. Пинкертоны были, к счастью, мужчинами. Они никогда не обращают внимания на дамские побрякушки. Я честно вручила шефу Кулиджу ведро с болтами. В принципе, при должном старании из них можно собрать отличную вешалку для шляп, но вряд ли что-то способное подчинить себе время.

      Лавочники мели тротуары перед своими дверями – надеялись на добрую дневную выручку. Ночные гуляки, пошатываясь, выходили из «Красной кошечки» – на глазах у всего честного города. Высоко над головой посевные корабли уже поднялись в небо и размеренно протыкали облака. Дальше, у горизонта, Верующие складывали палатки. С видениями на ближайший год было покончено.

      Я сунула руку в карман. Пальцы скользнули по кубику Мачка и остановились на обнаружившейся в самом углу монетке. Орел или решка… Джон Баркс говорил, что у меня есть выбор. Настало время искусить судьбу.

      Я подбросила монетку, и ее унесло за внезапную стену ливня.

      Кори Доктороу

      Часовых дел дед

      Монти Голдфарб вступил под сень «Святой Агаты» так, будто владел этим местом со всеми его потрохами: с выражением естественного превосходства на лице (на той его половине, что еще походила на лицо) и упругостью в шаге (которой ничуть не мешала железная левая нога). А ведь очень скоро он и вправду взял это место себе, и помогли ему в этом две вещи: простое, незамысловатое убийство и изощренная хитрость. Очень скоро он стал моим лучшим другом и хозяином – и хозяином всей «Святой Агаты» заодно. И разве не ему мы обязаны золотым веком этого злосчастного заведения?

      Я поступил в «Агату» в одиннадцать лет и успел прожить там еще шесть, пока в один прекрасный день поршневой механизм в Йоркской Счетной Палате не отхватил мне правую руку по локоть. Отец отправил меня в Грязнойорк, когда от чахотки померла мать. Да, он запросто продал меня в услужение машинам, но большой город на поверку оказался не таким уж плохим местом. Даже отличным, и я там совсем не плакал – вот ни разу, даже когда мастер Сондерс поколотил меня за то, что я с другими мальчишками гонял по двору консервную банку, в то время как должен был усердно полировать медные детали. Не плакал я, и когда потерял руку, и когда цирюльник отнял то, что от нее осталось, и прижег культю