Семко. Юзеф Игнаций Крашевский

подал ему наполенный кубок, который, вовсе не по-детски осушив, сразу подал пустым, чтобы наполнил ему вновь.

      – Ну что? Не правду говорю? – воскликнул он с энтузиазмом. – Так было бы по-Божьему и справедливо и я бы не носил этой сутаны, которой девки бояться, а я её не выношу.

      – Не богохульствуйте! – прервал возмущённый князь, глазами указывая на чужого свидетеля в углу.

      Генрих, будто бы только сейчас его заметил, подскочил к нему, так всматриваясь вблизи, словно имел перед собой какого-нибудь особенного зверя, незнакомого рода. Под этим быстрым, проницательным взглядов Бобрек смешался, сжался, сделался маленьким и ещё более покорным.

      – Клеха? – спросил Генрих. – Кто ты? Слышишь? Откуда? Не знаю тебя, говори, что тут делаешь?

      – Это странствующий скриптор, который переписывает молитвы, – сказал канцлер.

      Генрих с ног до головы с великим презрением рассматривал беднягу, который не смел поднять глаз. Потом Генрих отвернулся от него, не сказав ничего, и только сам себе буркнул:

      – Этот клеха смердит!

      Канцлер, стоя посередине комнаты, казалось, ждёт, пока излишний ночной гость, который обычно нигде места не согревал, пойдёт прочь, но князь бегал по комнате.

      – Ну? Не хотите мне ничего поведать? – воскликнул он наконец.

      – Я ни о чём не знаю.

      – Стало быть, пойду искать информацию в другом месте, – ответил юноша и, хлопнув дверью, выбежал.

      Легко ему было догадаться, где Бартош ночевал, потому что комнаты для гостей были ему известны, и хотя в них ни огня, ни движения уже было не видно и не слышно, прямо туда побежал князь Генрих. В маленьких сенях на горсти соломы и седла от коня спал оруженосец Бартоша, который никогда от него не отходил.

      Когда князь, взяв у челяди фонарь, вошёл в эту комнатку, спящий уже оруженосец схватился за меч и встал, готовый защищать панские двери.

      – Иди прочь, трутень этакий! – воскликнул, смеясь, Генрих. – Видишь, что у меня нет оружия и убивать не думаю.

      Проснувшийся в другой комнате Бартош крикнул из неё:

      – Кто там? Чего? – и он сам готов был схатиться за оружие, когда Генрих ему через дверь отвечал:

      – Я князь Генрих, иду с вами поздороваться, хотя поздно, потому что раньше меня не было дома.

      Оруженосец отошёл от двери и вошёл молодой пан, держа фонарь. На низко постеленном ложе, едва раздетый, только в растёгнутом кафтане, лежал Бартош. При виде входящего он чуть поднялся.

      – Лежите, – сказал Генрих, который придвинул к кровати неподалёку стоящую лавку. – Я плохо сделал, что прервал ваш сон, но мне сказали, что завтра утром вы уезжаете, а зачем прибыли, мне никто рассказать не сумел. Я тут, в этом Плоцке, всё-таки немного хозяин, хоть временно в приходе. Я пришёл вас спросить.

      Бартош, едва сбросив с себя сон, не знал сам, что отвечать. Колебался.

      Генрих быстро сверлил его любопытными глазами, беспокойно ёрзая на лавке.

      – Это дело между мной и Семко, – сказал медленно Бартош.

      – А мне о нём