Альбедо. Книга I. Виктор Доминик Венцель

этого типа обладают невероятной чувствительностью и способностью воспринимать мир во всей его красоте и сложности. Они способны замечать малейшие нюансы и ощущать эмоции других людей, что делает их неповторимыми в своем восприятии окружающей действительности (с)

      Yes, it is sad,

      but sadly it's true:

      there is no magic,

      there is only booze.

      Whisky brings out his «love» for me,

      a love that, when he's sober,

      he never feels (c)

      "Poison" Sopor Aeternus & The Ensemble of Shadows

      The world is out of reach

      For a body under siege

      By a foreign mind implanted in a being

      That used to be so innocent

      Is this a cell

      Or my bedroom? Who can tell

      What secrets lie within this boy's drawer

      A reason for his punishment

      If I only had a friend like you (с)

      "Going hunting" Avatar (Band)

      Интерлюдия

      Волна

      Первыми приближение волны почувствовали птицы.

      Черный, как смоль, филин, горделиво восседающий на ветке перекошенного дуба, угрюмо всматривался в ночную темноту в поисках своей добычи. Весь жаркий день он провел в тени, под сенью деревьев, спасаясь от нестерпимого зноя, и только, несколько часов назад, открыл глаза, и позволил себе размять крылья. Обычно он просыпался гораздо позже, когда солнце уже скрывалось за черной линией горизонта, но сегодня что-то было не так. Сон был смутным, тревожным, неясным и смазанным, словно предупреждение об опасности. Филин открыл глаза, прислушался, замер. Он слетел с покалеченной артритом старой кроны, сделал широкий круг над своими владениями, скользя в теплом воздухе беззвучно и вальяжно, прежде чем ощутил, что лес, и в самом деле, дышит бедой.

      Лес был болен.

      Лес сам говорил ему об этом, сообщая о беде обрывками изображений, тенями образов и абрисами силуэтов. А главное – давил оглушительной непривычной тишиной, такой чуждой и непонятной, что она совсем не вязалась со знакомым филину миром. Ночной лес всегда полон жизни и энергии, и никогда не умолкает до полного беззвучия, но сегодня было иначе. Слабый тяжелый запах был разлит вокруг каждого куста, каждого корня, каждой травинки – так пахнут трупы, вздувшиеся на солнце. Так пахнет неизлечимая болезнь. Так не должен пахнуть лес.

      Значить это могло лишь одно. Скоро придет волна. Будет свет, будет звук. Будет что-то еще, чего нужно бояться больше, чем охотников с ружьями, чем голодных хищников, чем браконьеров и капканов, спрятанных в траве. Страх перед волной, скорее инстинкт, чем ощущение, не давал филину покоя.

      Он сделал еще один круг, завернул в сторону и приземлился на ветку тополя, оглядывая чащобу с высоты.

      Волнение пришло внезапно, неожиданно и стремительно, будто порыв ветра. Оно проступило из тишины, явилось из молчания, возникло из пустоты, обретая размер, форму и плотность, чтобы стать таким же ощутимым, как духота перед грозой. Волнение ударило по кронам, зашелестело в траве, пронеслось неровной ломаной линией, словно пуля, отправленная в рикошет, осколками битого стекла разлетаясь из стороны в сторону с яростью разорвавшейся гранаты. Словно шлейф, за ней тянулось томительное ожидание и предвкушение гибели.

      Несколько галок, сидевших на ветке ближайшего дерева, с шумом взмыли в небеса, пара серых ворон, старательно раскапывающих небольшой холмик у корней старого клена разразились нервным карканьем и устремились прочь. Черный ворон, почти неразличимый в ночной темноте, устало взмахнул громадными крыльями, почуяв неладное, и поднялся в воздух, сливаясь с безоблачным сумраком в хрустальным массиве опрокинутого неба. Бурые кукши рванулись вверх шумной стайкой, вынырнув из чащобы и держа путь на восток.

      Ибо приближение ожидалось с запада.

      Следующими ощутили опасность насекомые. Ворох бесцветных ночных бабочек рванулся в сторону, словно подгоняемый ветром, следом за ним, звеня и играя, потянулись надоедливые комары и мухи, проступив на серебристом фоне луны грязными серыми пятнами. Последними почему-то загудели потревоженные пчелы, покидая ульи и зажужжали сонные жуки. Ночной воздух наполнился шумом, писком, шорохом и шелестом, словно весь лес пришел в движение в преддверии бури.

      Чернильное пятно небосклона пытливо наблюдало за лесом, как нетерпеливый зритель в ожидании скорого представления. Солнце мертвых – равнодушная ко всему живому, нездорово бледная луна, чеканной серебряной монетой, смотрела вниз пытливо и настороженно. Софиты созвездий очерчивали черные декорации импровизированной сцены, где вот-вот должно было начаться главное действо. Ожидание висело в воздухе, как искусно выполненная ширма, сплетенная из безмолвия и сотен пульсирующих звуков, владевших старым лесом, и эта ширма непрерывно росла.

      Третьими угрозу ощутили мелкие грызуны. Кто-то старался укрыться в норках, кто-то стремительно бежал прочь, пытаясь убежать от приближающейся волны, как от лесного пожара, кто-то испуганно жался друг к другу, надеясь