Одиссея. Песни IX-XII. Гомер

ответил, безжалостный в сердце,

      быстро поднялся; рукою, простертой к спутникам,

      схватил двоих, размозжил, как щенков, о землю:

      мозг головной излился, увлажняя землю.

      Он разрезал обоих, приготовил ужин.

      Он сожрал их, как лев, горами вскормленный, —

      всё без остатка: мясо, потроха и кости.

      Увидев злодейство, мы взвыли, воздевая руки

      к Зевсу; беспомощность сжала каждое сердце.

      Когда циклоп наполнил огромное брюхо

      человечиной, запив молоком неразбавленным, —

      заснул в пещере, разлегшись между овцами.

      В бесстрашном сердце я замыслил приблизиться,

      выхватить острый меч, висящий в ножнах,

      нащупать, где печень прикрыта грудною клеткой,

      нанести удар, но другой удерживал помысел:

      тогда бы мы погибли неизбежной смертью,

      ведь мы не смогли бы сдвинуть руками камень

      огромный, который стоял в высоком проеме.

      Проливая слезы, ждали бессмертную Эос.

      Розовым проблеском ранняя Эос явилась.

      Он развел огонь, передоил, как должно, стадо

      и подложил сосуночка под каждую матку.

      Когда наконец поспешил завершить работу —

      снова схватил двоих и приготовил кушанье.

      Позавтракав, вывел наружу тучное стадо,

      легко отодвинул огромный камень и снова

      установил в проеме, будто колчан закупорил;

      присвистнул и тучное стадо направил в горы.

      Я остался в пещере обмысливать злобно

      расплату, лишь бы Афина вняла молитве.

      Лучшим представился в сердце замысел этот:

      возле загона лежала циклопья палица,

      огромная – зеленый ствол маслины, срубленный,

      чтобы носить, подсохший, на вид подобный

      мачте на двадцативесельном, черном судне,

      широком, грузовом, плывущем по морю,

      таким он казался – в длину и в обхват – огромным.

      Я подошел и отрубил не меньше сажени,

      спутникам приказал обтесать обрубок.

      Они всё исполнили, а я заострил обрубок,

      приблизившись, затем острие обуглил

      в пламени, спрятал его под кучей навоза,

      который во множестве лежал в пещере.

      Заставил кинуть жребий – кто посмеет

      взять и воткнуть обрубок в глаз циклопий,

      когда подступит сладостный сон к чудовищу.

      Четверо были избраны (этих спутников

      я выбрал бы сам), а пятым меня избрали.

      Вечером он возвратился; тучное стадо,

      прекраснорунное, загнал в широкую пещеру,

      не оставил снаружи, на глубоком надворье, —

      своим ли помыслом или бог приневолил.

      Камень поднял высоко, установил в проеме,

      расселся, подоил, как дóлжно, овец и козочек

      блеющих и подложил сосуночка под каждую.

      Когда наконец поспешил завершить работу —

      снова схватил двоих и приготовил кушанье.

      Я приблизился, стиснув деревянную чашу,

      в которой вино чернело; промолвил циклопу:

      «Вот