Четвертый корпус, или Уравнение Бернулли. Дарья Недошивина

Валеркин сиплый смех и визг каких-то девочек:

      – Да пошли вы!

      Спустя секунду дверь распахнулась и десяток рук втолкнули в вожатскую грозящего кому-то кулаком Бороду.

      – Христом Богом, – повторил Борода и уставился на вываленный на кровать конфискат. – А это у вас тута чаво?

      Трясущимся пальцем он указал на блок сигарет Winston и встретился взглядом с Сашкой.

      – Нет, это не могу, – сказал тот и убрал сигареты в тумбочку. – Это детские.

      – По-онял, – протянул Борода. – Все лучшее детям. А тама чаво?

      «Тама» было все – от тушенки с гречкой до компота из ананасов. Не глядя, что берет, Сашка собрал для Бороды пакет снеди, бросил сверху две банки пива и вдобавок положил три пачки сигарет из заинтересовавшего его блока.

      – За моральный ущерб, – сказал Сашка, протягивая ему пакет.

      Борода буркнул «спасибо» и, шурша пакетом, вышел в коридор. Уходя, мы получили такой же. Тоже за моральный ущерб.

      – Nobody likes you when you when you’re 23 and you still act like you’re in freshman year[5].

      – Да пошли вы!

      Весь вечер над лагерем собирался пойти дождь. Злились комары, ветер нагонял тучи, но капли как будто высыхали, не долетая до земли. Анька достала из чемодана какой-то аэрозоль со страдающей мухой на этикетке и, стоя перед зеркалом, стала яростно им трясти.

      – Побрызгать в коридоре? Загрызут ведь. – В зеркале она поймала мой взгляд. – Ну что ты на меня опять так смотришь? Каким он должен быть? Он вожатый первого отряда. Им иначе не выжить. Нонка потому за него и держится, что он так свистеть умеет.

      – Думаешь, только поэтому? И нормально я смотрю. Нравится – пожалуйста! Но презервативы он специально на кровать вывалил, причем чуть ли не Сереже на колени. Для парня внешняя красота – это как инвалидность: остальные мужские качества за ненадобностью атрофируются.

      Анька недовольно хмыкнула и принялась с еще большим остервенением трясти аэрозоль. Я подошла сзади и обняла ее за плечи. В прямоугольном зеркале без рамы отразились два уставших, но очень симпатичных лица: одно – с веснушками и острым носом, другое – большеглазое, с четкой линией собранных в хвост темных волос. Женька называл этот цвет «парижские каштаны».

      – Ладно, – сказала я веснушчатому отражению. – Если у вас все получится и ты будешь с ним счастлива, я буду рада. Честно. Но только если ты потом не пожалеешь!

      – А ты заметила, как он на меня смотрел? – тут же обрадовалась Анька.

      Продолжили хором:

      – Как будто его разрывают агония страсти и боль от того, что вам не суждено быть вместе!

      – Распыли в коридоре свое химоружие, пока Женьки нет, – попросила я. – Не удивлюсь, если у него аллергия.

      Спустя час, когда вернувшийся с планерки Сережа раздал карты, а Женька перестал задыхаться от приступа астмы, по жестяному карнизу застучал дождь. Тучка собралась маленькая, но стояла такая сушь, что те, кому нужна была вода, радовались и этому.

      Засеребрилась под фонарями полынь, зазеленели листья лопухов, зашумели, приветствуя дождь, сосны. За вторым корпусом пробудилось ото сна

5

Никому не нравится, когда в свои 23 парень ведет себя как первокурсник (англ.).