Петербургские трущобы. Том 1. Всеволод Крестовский

с цветами…

      Князь Шадурский глядел во все глаза на своего камердинера и только пожимал плечами.

      – Да объяснись ты, братец, по-человечески. В чем дело?

      – Младенец-с…

      – Какой младенец?

      – Надо полагать, подкидыш… В корзинке этой самой положен… Мы без вашего сиятельства не осмелились…

      – А!.. – произнес князь Шадурский, и личные мускулы его как-то кисло передернуло от заметного неудовольствия. Князь понимал и догадывался о том, чего не понимал и не мог догадаться его камердинер.

      – Княгиня знает? – торопливо и озабоченно спросил он, подымаясь с постели.

      – Мамзель Фани пошла докладывать их сиятельству.

      – А!.. – И лицо князя опять передернуло. Когда камеристка доложила о случившемся княгине, то княгиня ничего не сказала ей на это и только как-то саркастически и коварно улыбнулась, но так легко, что эту улыбку почти невозможно было подметить… Казалось, что княгиня, подобно князю, понимала и догадывалась о том, чего не понимала ее горничная, и нельзя сказать, что супруги остались особенно довольны посетившей их божией милостью.

      – Поздравляю вас, князь, с приращением вашего семейства, – сказала княгиня при входе мужа в ее будуар, и сказала это так мило и любезно, что все колкие шпильки произнесенной ею фразы показались Шадурскому втрое колючее, так что он, закусив от досады нижнюю губу, процедил ей в ответ сквозь зубы весьма сухим и холодным тоном:

      – Мне кажется, что это относится столько же и к вам, сколько ко мне… Корзинка прислана на наше общее имя.

      – Я по крайней мере нисколько не виновата в этом, – столь же колко и как бы про себя заметила княгиня.

      Шадурский пристально и сухо посмотрел ей прямо в глаза.

      – В этом — да, нисколько! но в другом… — произнес князь с немалою выразительностью и остановился.

      – В чем другом? – с живостью перебила его жена, – в чем?..

      – Вы сами очень хорошо понимаете, о чем я говорю; так не заставляйте же меня хоть ради приличия называть вещи настоящими их именами! – сказал он, не сводя глаз с лица жены, и потом добавил: – Пять месяцев назад меня не было в Петербурге… Да, потом, вы очень хорошо должны помнить, что три месяца я один без вас прожил в деревне.

      Княгиня смутилась и покраснела. Теперь ей в свою очередь пришлось глотать мужнины шпильки. Она сидела на каленых угольях и видимо искала случая дать другое направление разговору.

      – А где же корзинка, однако? что это ее не несут? – сказала она, озабоченно поднимаясь с места.

      Корзинка была внесена камеристкою в комнату. Княгиня сама развязала узлы розовой ленты и приподняла лист белой бумаги.

      Все втроем с любопытством наклонились над корзинкою. Там, среди цветов, лежала девочка, родившаяся, по-видимому, дня два-три назад. На ней были надеты сорочка тончайшего батиста и чепчик, отороченный настоящими кружевами. Лежала она, со всех сторон, как пухом, обложенная белою и теплою ватой. При ней находилась записка, весьма лаконического содержания: «Родилась второго мая.