Обыкновенная история. Иван Гончаров

Часто говоришь, и говоришь как вдохновенный пророк, почти как наш великий, незабвенный Иван Семеныч, когда он, помнишь, гремел с кафедры, а мы трепетали в восторге от его огненного взора и слова; а дядюшка? слушает, подняв брови, и смотрит престранно, или засмеется как-то по-своему, таким смехом, который леденит у меня кровь, – и прощай, вдохновение! Я иногда вижу в нем как будто пушкинского демона…[5] Не верит он любви, и проч., говорит, что счастья нет, что его никто и не обещал, а что есть просто жизнь, разделяющаяся поровну на добро и зло, на удовольствие, удачу, здоровье, покой, потом на неудовольствие, неудачу, беспокойство, болезни и проч., что на все на это надо смотреть просто, не забирать себе в голову бесполезных – каково? бесполезных! – вопросов о том, зачем мы созданы да к чему стремимся, – что это не наша забота и что от этого мы не видим, что у нас под носом, и не делаем своего дела… только и слышишь о деле! В нем не отличишь, находится ли он под влиянием какого-нибудь наслаждения или прозаического дела: и за счетами, и в театре, все одинаков; сильных впечатлений не знает и, кажется, не любит изящного: оно чуждо душе его; я думаю, он не читал даже Пушкина…»

      Петр Иваныч неожиданно явился в комнату племянника и застал его за письмом.

      – Я пришел посмотреть, как ты тут устроился, – сказал дядя, – и поговорить о деле.

      Александр вскочил и проворно что-то прикрыл рукой.

      – Спрячь, спрячь свой секрет, – сказал Петр Иваныч, – я отвернусь. Ну, спрятал? А это что выпало? что это такое?

      – Это, дядюшка, ничего… – начал было Александр, но смешался и замолчал.

      – Кажется, волосы! Подлинно ничего! уж я видел одно, так покажи и то, что спрятал в руке.

      Александр, точно уличенный школьник, невольно разжал руку и показал кольцо.

      – Что это? откуда? – спросил Петр Иваныч.

      – Это, дядюшка, вещественные знаки… невещественных отношений…

      – Что? что? дай-ка сюда эти знаки.

      – Это залоги…

      – Верно, из деревни привез?

      – От Софьи, дядюшка, на память… при прощанье…

      – Так и есть. И это ты вез за тысячу пятьсот верст?

      Дядя покачал головой.

      – Лучше бы ты привез еще мешок сушеной малины: ту, по крайней мере, в лавочку сбыли, а эти залоги…

      Он рассматривал то волосы, то колечко; волосы понюхал, а колечко взвесил на руке. Потом взял бумажку со стола, завернул в нее оба знака, сжал все это в компактный комок и – бац в окно.

      – Дядюшка! – неистово закричал Александр, схватив его за руку, но поздно: комок перелетел через угол соседней крыши, упал в канал, на край барки с кирпичами, отскочил и прыгнул в воду.

      Александр молча, с выражением горького упрека, смотрел на дядю.

      – Дядюшка! – повторил он.

      – Что?

      – Как назвать ваш поступок?

      – Бросанием из окна в канал невещественных знаков и всякой дряни и пустяков, чего не нужно держать в комнате…

      – Пустяков! это пустяки!

      – А

5

Александр Адуев имеет здесь в виду стихотворение А.С. Пушкина «Демон» (1823).