Авантюристы Просвещения. Александр Строев

на протяжении всего столетия жгучий интерес вызывали не правила, а исключения. В первую очередь – дикари и чужеземцы, начиная от «Диалогов барона де Ла Онтана и американского дикаря» (1704) и «Персидских писем» Монтескье (1721) до «Микромегаса» и «Простодушного» Вольтера. Мир Востока заполоняет французскую прозу, там происходит действие едва ли не каждого пятого произведения7. Важно мнение постороннего – чужака и чудака, вроде «Племянника Рамо» Дидро; безумец превращается в носителя иной правды, иной логики, если не в пророка8.

      Чтобы понять саму себя, классическая культура определяет свои границы, описывает то, чем она не является, и постепенно проникается правотой своих антиподов. Именно в эпоху Просвещения перерастает в уверенность подозрение, что женщины, дети, простой народ9 – отнюдь не недоразвитые мужчины-аристократы, а самостоятельные личности. Возникает идея исторического развития, представление о самоценности и принципиальном различии эпох.

      Потому столь важно для понимания Просвещения анализировать маргинальные фигуры и явления, рассматривать правила через исключения. Авантюристы XVIII столетия – зеркало, в котором отражаются тайные желания и надежды, страхи и фантазмы общества. Каковы герои, шарлатаны и обманщики, таковы и исторические источники. Занимаясь ими, исследовать приходится не столько общественное сознание, сколько подсознание культуры, анализировать ненаписанные тексты и непроизошедшие события. Место исторических фактов и литературных произведений занимают легенды, домыслы, слухи.

      В последнее время французские ученые все чаще обращаются именно к этой сфере культурного менталитета Просвещения: сошлемся на работы Арлет Фарж, Шанталь Тома, Антуана де Бека, Жан-Жака Татена. Я вполне сознательно вторгаюсь в область социальной психологии с литературоведческим инструментарием: то, что во Франции считалось достоянием историков (школа «Анналов») или философов, в России проходило по ведомству филологии. От работ М. М. Бахтина, от книги В. Н. Волошинова «Марксизм и философия языка» (1929) идет традиция рассматривать поступки как высказывания, описывать жанры речевого и бытового поведения. Соответственно можно определить жанр поведения, свойственный авантюристам XVIII в., и его основные подтипы: чудотворец, целитель, алхимик, самозванец, прожектер и т. д. Этот жанр поведения входит в общую систему ролевых стереотипов эпохи, где ему противостоят амплуа щеголя, философа или игрока.

      С 1970‐х годов русская семиотическая школа рассматривает бытовое поведение эпохи как знаковую систему. Б. А. Успенский сформулировал этот принцип как «история sub specie semioticae». В рамках исследований по семиотике устной речи Б. М. Гаспаров и его последователи проводили нарративный анализ отдельных судеб.

      Итак, исторические события изучаются в качестве художественных текстов: выделяются повторяющиеся мотивы в биографии реальных людей и литературных персонажей, прослеживается единая логика событий, выстраивается система действующих лиц. Одновременно предлагается спектр

7

Dufrenoy M. L. L’ Orient romanesque en France, 1704–1789. Montréal: Beauchemin, 1946–1947. 2 t.

8

Foucault M. Folie et déraison, histoire de la folie à l’âge classique. Paris: Plon, 1961.

9

См. сб.: L’ Homme des Lumières de Paris à Pétersbourg. Napoli: Vivarium, 1995 и особо статью Жака Ревеля: Revel J. L’envers des Lumières: les intellectuels et la culture populaire en France (1650–1800). P. 237–259.