Скоро конец света. Микита Франко

и говорил, что подавился.

      Или врал, что у меня болит голова и я не в состоянии разговаривать.

      Потому что я знал, что, если мы начнем болтать, она спросит, может ли завтра приехать, и если я скажу: «Да», то должен буду заманить ее в спальню к Цапе; а если скажу: «Нет», то могу потерять ее навсегда, а она единственный человек, который хочет со мной общаться. Поэтому я предпочитал выдумывать причины, по которым не могу с ней говорить.

      На пятый день вместо привычного «Привет» я сразу услышал:

      – Оливер, что происходит, я тебя чем-то обидела?

      В этот момент я шел по коридору до столовой, но решил изобразить тяжелое дыхание и быстро сказать:

      – Сейчас физра, не могу говорить, пока!

      Цапа нервно спрашивал, где моя «сисястая американка», но я врал, что она мне не звонит и я ничего не знаю.

      – Видимо, ты слишком долбанутый даже для Америки, – заключил Цапа.

      Наверное, он бы в итоге отобрал у меня телефон и позвонил Анне сам, если бы на выходных не приехали волонтеры, всегда отвлекающие от повседневных проблем. У одного из зайцев, Костяна, был день рождения, и волонтеры привезли с собой кучу подарков, торт и конфеты – Цапа тут же обо мне забыл.

      В столовой накрыли стол, мы вразнобой на ломаном английском спели Костяну «Хэппи бездэй ту ю», он задул свечи, воспиталки, нянечки и волонтеры похлопали в ладоши, покружили вокруг нас и ушли куда-то. Это было плохо. Никто из нас не успел доесть свой кусок торта.

      Конечно, как только мы остались одни, старшие налетели на наш стол, как вороны. Отобрали все самое вкусное: торт, пирожные, шоколадные конфеты (оставили только карамельки). Торт брали прямо грязными пальцами и запихивали большими кусками себе в рот, гогоча, а конфеты распихивали по карманам.

      Костян, чуть не плача, пытался отстоять свой праздник, но Цапа вымазал ему рот кремом. Подобные сцены повторялись из раза в раз, когда у нас – средних – бывали дни рождения. Нормальные праздники и чаепития получались только у младших – за ними следили лучше. А мы чувствовали, что взрослеем.

      При взгляде на Костю у меня что-то защемило в сердце. Мне захотелось как-то подбодрить его, и я сказал:

      – Ничего, скоро он выпустится, и старшими будем мы.

      Костян, бросив на меня серьезный хмурый взгляд (его карие глаза в тот момент были похожи на блестящие вишенки), сказал:

      – Не разговаривай со мной, спидозный.

      «Спидозным» меня стали называть с подачи Цапы и Бахи.

      – Ты хоть знаешь, кто это? – спросил я у Костяна, потому что сам толком не знал.

      – Это ты, потому что ты заразный, – ответил Костян. И почему-то, выдержав паузу, будто бы на всякий случай добавил: – Фу.

      Встав из-за стола, именинник ушел. Праздник был окончен: мы остались без сладостей, без хорошего настроения и без справедливости.

      Вечером, закрывшись в кабинке туалета, я позвонил Анне и шепотом сообщил, что Цапа собирается сдвинуть кровати в следующий раз, когда она приедет.

      – И что это значит? – спросила она.

      Я понимал, что это значит, но мне было неловко