Пером и шпагой. Валентин Пикуль

сказал он, затаив улыбку, – еврей Вольф служит консулом при после британском, и его банк всегда будет открыт для ваших нужд…

      Бестужев неспроста искал заручку в «молодом дворе». Если Елизавета в гроб ляжет, молодые на престол воссядут – надо заранее при них укрепиться. Тем более что «система» канцлера уже начала потрескивать. Версаль и Вена с ужимками и гримасами, но все же сходились для дружеского котильона… Бестужев-Рюмин боялся этого союза, который сломал бы всю его «систему».

      А между тем вековая распря между Бурбонами и Габсбургами заканчивалась анекдотом. Трижды отбрасывалось перо гордой Марией Терезией. Ей, наследнице римских цезарей, писать этой шлюхе Помпадур?.. Да никогда! Но Кауниц взял руку императрицы в свою, силой заставив Марию-Терезию вывести первые любезные слова: «Ma chиre amie…»

      А на русского канцлера наседал посол Вильямс:

      – Дорогой друг, когда же ваша императрица соизволит подписать конвенцию? Пошел уже третий год…

      – Что поделаешь, – вздыхал Бестужев. – Но сейчас у ее величества вскочил песьяк на глазу, и всё зависит отныне только от сахарных примочек грека Кондоиди.

      Сэр Вильямс наконец потерял терпение.

      – Как ячмень на глазу может тормозить ход истории? – бушевал британец. – О-о, понимаю, понимаю… Грек Кондоиди воистину великий человек: от его примочек зависит судьба Европы!

      Бестужев и сам изнывал. Тем более что англичане, как торговая нация, любили платить сдельно. Но когда он намекнул на денежные обстоятельства, Вильямс прямо ответил, что канцлеру не следует спать до пяти часов дня…

      – А лучше нагрянуть в Аничков дворец к Разумовским, где и перехватить Елизавету между ее дневным сном и ночным бодрствованием… Я не хочу угрожать вам, – добавил Вильямс (всё-таки угрожая). – Но если песьяк императрицы виной тому, что Россия не желает получить субсидии, то ее охотно возьмет от нас король Пруссии, который на песьяки не жалуется!

      Вильямс был крут. Он сменил старого Гая Диккенса, для которого Петербург казался слишком «подвижен»: надо танцевать, флиртовать, вообще двигаться. Новый посол заверил парламент, что «подвижности» не страшится, и доказал это ногами, не пропустив ни одного куртага. Вильямс думал, что под игривую музыку Франческо Арайя веселая Елизавета скорее подпишет конвенцию. Но он ошибся…

      Императрица плясала с послом Англии – так плясала, что пыль столбом, а договор на поставку русских солдат для Англии, которые должны защищать Ганновер, так и лежал чистехонький! Вильямс не раз заговаривал с императрицей о делах, но Елизавета только хохотала в ответ, и было видно, что сегодня она опять не в меру пила токайское. «Что это? – негодовал Вильямс. – Лень или азиатская хитрость? Скорее – козни Шувалова с Воронцовым…»

      Оставался еще «молодой двор» – с голштейн-готторпским балбесом и ангальт-цербстской умницей, и Вильямс зачастил в Ораниенбаум, прихватывая с собой и Понятовского.

      – Бывают случаи, – внушал посол своему секретарю по дороге, – когда благоразумие должно уступить