Кассия. Татьяна Сенина (монахиня Кассия)

но не умеет руководить; тот знает толк в управлении, но несведущ в канонах; а иной вроде всем хорош – но возникни какая-нибудь ересь, не сумеет отстоять православие… Нет пригодного к такому служению, «нет ни одного»! Печаль, печаль, отец Платон!

      – Что ж, Феодор, ты ведь можешь просто написать государю, каким тебе видится идеальный ставленник, не предлагая никого определенно.

      – Отче, ты читаешь мои мысли! Это единственное, что пришло мне в голову, – написать о качествах ставленника и о том, как должно проходить избрание, не указывая ни на кого лично. Я тут уже набросал письмо…

      Феодор взял со стола два листа и протянул Платону. Тот, слегка щурясь, стал читать, время от времени кивая головой в знак одобрения. Дочитав до конца, он отложил письмо и сказал:

      – Да, всё так… Пожалуй, и исправлять нечего.

      – Значит, подписываем, отче?

      – Подписывай и посылай от себя, а я отвечу государю отдельно.

      – Разве у тебя на уме кто-то определенный?

      – Да, – Платон чуть улыбнулся.

      – И кто он?

      – Позволь пока умолчать об этом.

      – Гм!..

      Феодор пристально поглядел на дядю. Платон сидел, прикрыв глаза, и по его лицу – спокойному и немного строгому лицу аскета – невозможно было прочесть его мысли; только присмотревшись, можно было по собравшимся в уголках глаз морщинкам догадаться, что внутренне старец продолжал улыбаться. Феодор опять заходил по келье.

      – Всё равно, если император и впрямь желает, чтобы в патриархи был поставлен тот, кого захочет народ, вряд ли это возможно. Все назовут разных лиц, единства мнений не будет, и государь поступит по-своему…

      – Не беспокойся, – старец поднял глаза на племянника. – Посылай свое письмо… А о единстве мнений я позабочусь.

      Феодор, как вкопанный, остановился перед Платоном; в его уме промелькнуло ужасное подозрение.

      – Уж не собираешься ли ты… – начал он и замолк.

      Улыбающиеся глаза дяди превратили подозрение в уверенность. Феодор хотел что-то сказать, но Платон остановил его знаком руки.

      – Отец игумен, – сказал он, – вот уже много лет я тебя слушаюсь, как отца, но ты постоянно называешь истинным отцом себя и братий мое смирение. Так послушай теперь меня и не противоречь. Ты сейчас описал идеального ставленника, не мешай же мне подать свой голос за того, кто, по моему мнению, этому образу соответствует. Понятно, что мы не избежим укоров, найдутся те, кто припишет нам грязные побуждения… Но против своей совести я идти не могу и постараюсь сделать всё, чтобы это избрание состоялось.

      Феодор стоял перед дядей с таким же обреченным видом, как двенадцать лет назад, когда он, по воле заболевшего Платона и уступая просьбам братии, вынужден был согласиться на игуменство в монастыре.

      – Что ж, – прошептал он, – да будет воля Божия!..

      Платон поднялся со стула и сказал Феодору:

      – Отче, повели выдать мне новое перо и побольше листов. Мне, видимо, придется много писать. И императору, и