Квипрокво, или Бракосочетание в Логатове. Алексей Ивин

стремление, впоследствии чрезвычайно частое, – бессознательно унижать Катюшу, заглазно очернять ее. – Тайные мысли читаешь! Не потому ли тебя и муж-то оставил?

      – Откуда у тебя эти сведения? О н а написала? – Таисья всегда с удовольствием говорила о себе и обрадовалась поводу. – Вижу, что она. Меня многие бранят, что мужа и ребенка бросила, что, дескать, мать в клинике для душевнобольных держу; чего только не наплетут. Но, во-первых, с мужем мне действительно не повезло: попался какой-то рохля, запил в первый же год, даже драться пробовал. Ну что это за мужчина – глуп как пробка, а претензий… Я да я, а сам экспедитором на почте работал; вот и вся его карьера. Теперь-то я ни за что не вышла бы за него замуж, а тогда мне еще двадцати лет не исполнилось, глупая была. Культпросветучилище закончила и в том же году замуж вышла. Намучилась я с ним, воспитывала, ухаживала, да все без толку: человек был абсолютно не способный к развитию. Ничего не читал, ничем не интересовался. В общем, через четыре года развели нас, мне аморальное поведение пришили. Он Андрейку у себя оставил, думал, что я с ним снова сойдусь. Ну, такой-то швали, как он, и по канавам много валяется. Андрейка попеременно то у него, то у меня живет. Одаренный ребенок, между прочим. Вот такие дела… – Ионин по-новому взглянул на «логатовскую аферистку»: после исповеди она несколько полиняла; прежняя кокетливая и, казалось, счастливая женщина была желанна, недоступна и восхищала, а теперешняя, умная и несчастная, хоть и стала ближе, вызывала только сострадание. Угадав, как отпечаталась ее история на Ионине, Таисья равнодушно улыбнулась. – А что касается матери, здесь моей вины и вовсе нет. Мне еще не было и пятнадцати, когда она впервые попала в больницу. Шизофрения. Отец был изверг (прости господи!) каких поискать: скандалил день и ночь. А у матери – работа: она считалась лучшим педиатром в городе, пока не заболела. К ней даже на дом ходили с подарками. Ее иногда отпускают из больницы недели на две, потом опять увозят…

      Ионин встал и отвлеченно оглядел окрестные кресты. Разговор получился грустный. Таисья, крепкая, чуть мешковатая в своем вельветовом, несмотря на жару, старомодном платье, тоже встала и по-детски, по-домашнему потянулась, согнув руки в локтях и присев. Ионин почувствовал, что знает ее уже давно и близко, эту неприбранную усатенькую женщину, и представил ее и себя в ее «будуаре», где на низенькой двуспальной кровати, покрытой аквамариновым пикейным смятым одеяльцем, валялись раскрытые книги и в футляре полутораметровых стенных часов за темным стеклом бесшумно и мерно раскачивался маятник. Она доверчиво заглянула снизу ему в глаза и сказала:

      – Вернемся ко мне? У меня тоже есть бутылка сухого, я хочу тебе ее подарить. И не возражай! Я знаю, что ту ты хотел выпить с н е й.

      – Не надо даров, Таисья… Боюсь данайцев…

      – Ой ли? Я ведь видела, что ты дрожал за каждую каплю.

      На Таисью решительно нельзя было сердиться, даже когда она разоблачала. Она не осуждала ни за