Пелевин и несвобода. Поэтика, политика, метафизика. Софья Хаги

негативном ключе (в духе Хаксли): люди больше

      не борются, никуда не стремятся, не любят, не страдают, не совершают трудный нравственный выбор, не имеют семей и ничего вообще не делают такого, что мы традиционно считаем человеческим. У них более нет свойств, дающих нам человеческое достоинство38.

      Стоит ли соглашаться со ссылками Фукуямы на человеческую природу как фундамент моральной, социальной и политической свободы, когда само определение этой природы, им сформулированное, может показаться устаревшим? Но, как отмечает Тони Дэвис, неразумно оставлять территорию, занимаемую традиционным гуманизмом, ведь

      свобода выражать свои мысли устно и письменно, организованно отстаивать личные или коллективные интересы, защищать и не подчиняться – все это можно выразить только в гуманистических категориях39.

Подрыв оппозиции

      Представители Франкфуртской школы сделали еще одно меткое наблюдение: развитые индустриальные общества безболезненно растворяют в себе оппозицию. По словам Маркузе, власть, обретаемую обществом над людьми, оправдывают ее эффективностью и производительностью:

      …Если оно [общество] уподобляет себе все, к чему прикасается, если оно поглощает оппозицию и заигрывает с противоречиями, то тем самым оно как бы доказывает свое культурное превосходство40.

      Существующий порядок нейтрализует несогласные с ним силы, не прибегая к наказанию (в противовес тоталитарным режимам), а встраивая их в структуру технологического потребления. Он навязывает тотальное единообразие и обезвреживает («ненасильственно») всех, кто не соответствует норме. Подлинная маргинализация (себя) невозможна, и толерантность к оппозиции парадоксальным образом препятствует качественным изменениям. Маркузе различает подлинную политическую борьбу и самоактуализацию – жест, на который решается отдельно взятый человек и который не затрагивает репрессивных механизмов общества. Самоактуализация даже укрепляет эти механизмы, подменяя коллективное, а значит, подлинное сопротивление удовлетворением от личного, одиночного (фальшивого) бунта41.

      Славой Жижек тоже различает подлинный бунт и бунт по правилам системы. Рассуждая о фильме Дэвида Финчера «Бойцовский клуб» (Fight Club, 1999) по одноименному роману Чака Паланика, Жижек проводит границу между противостоянием политическому насилию и импульсивными действиями, только напоминающими человеку о собственной несвободе. В логике глобальной коммодификации, свойственной зрелому капитализму, насилие – сама попытка подорвать господство товаров – подается как товар, позволяющий испытать определенные эмоции. Давая выход сдерживаемой агрессии, акт протеста укрепляет сплоченность общества42.

      В «Конце истории» Фукуяма замечает, что одного лишь понятия Homo economicus недостаточно, чтобы объяснить мотивы человеческого поведения. Он добавляет концепцию Homo thymoticus («человека гордого») – человека, борющегося за признание своего права

38

Фукуяма Ф. Наше постчеловеческое будущее. С. 16.

39

Davies T. Humanism. London: Routledge, 1997. P. 131–132. Как пишет Элана Гомель: «Возможно, гуманизм оказался несостоятельным с философской точки зрения, но он остается естественной этической позицией, особенно когда речь идет о справедливости и базовых правах» (Gomel E. Science Fiction, Alien Encounters, and the Ethics of Posthumanism: Beyond the Golden Rule. New York: Palgrave Macmillan, 2014. P. 21).

40

Маркузе Г. Одномерный человек. С. 110.

41

Marcuse H. Repressive Tolerance // A Critique of Pure Tolerance / Ed. R. P. Wolff, B. Moore, Jr., H. Marcuse. Boston: Beacon, 1969. P. 107.

42

Žižek S. The Sublime Object of Ideology (Phronesis). London: Verso, 1989. P. 300; ср. Kristeva J. Contre la dépression nationale. Paris: Textuel, 1998; Kristeva J. Europhilia, Europhobia // French Theory in America / Ed. S. Lotringer, S. Cohen. New York: Routledge, 2001. P. 321–332; Kristeva J. Sens et non-sens de la révolte. Paris: Fayard, 1996.