Вечерний день. Михаил Климман

понял, никаких сомнений не испытывала, новый клиент, по ее словам, ей очень нравился, и, получив деньги, она несколько секунд недоуменно смотрела на Владимира Павловича. А потом сказала, что ей даже обидно, что ладно, пусть будет так, как он хочет, что он симпатичный старичок, и может обращаться при первом желании, и всегда будет иметь у нее скидку в десять процентов. Затем уже из дверей лифта она предложила вернуться и прямо сейчас на лестничной площадке сделать с Платоновым такое, что он покраснел и спешно ретировался.

      Может быть, к такому поступку его подтолкнула не только брезгливость и жалость, которые он испытывал к девушке одновременно. Может быть, он просто стеснялся своего старого тела, складку под небольшим, но все-таки животиком, которую приходилось не забывать отдельно мыть по утрам в душе. Седых волос на ногах и груди, сморщенной кожи, не очень ловких пальцев.

      Или его просто обуял страх, что он опозорится в постели, потому что не имел связи с женщиной уже очень долго и забыл, как это делается. У них с Наташей за много лет выработались две позы, которые нравились обоим, но совсем не факт, что они устроили бы эту девушку. Или он разозлился на себя за то, что почему-то принимает во внимание мнение уличной проститутки? Или просто ему вдруг стало стыдно, что на семейное ложе он приведет блудницу и осквернит память жены? Чем бы ни был вызван его отказ, Платонову хватило сил сохранить целомудрие, и он немного гордился тем, что устоял тогда перед искушением.

      Он автоматически посмотрел в сторону входной двери, но звонок не звонил, и даже шума на площадке слышно не было. Владимир Павлович пролистнул несколько страниц и начал писать:

      «Сегодня приходил Плющ, принес большую картину Занковского. Нормальный Занковский – горы, всадники, красноватые тона. Но я его погнал, сказав, чтобы отдал владельцу без моих комментариев».

      История эта началась вчера, но тогда он не стал ничего записывать, посчитав ее мелкой и несущественной. Позвонил Виктор и сказал, что у него появился клиент на живопись, который где-то слышал про Платонова и хотел бы сотрудничества. Нельзя ли, дескать, привести его завтра к нему.

      – Зачем? – не понял Владимир Павлович.

      – Для знакомства, – ответил Плющ. – Мне кажется, что с него можно неплохо заработать. Он настолько тебе доверяет, что говорит, будто готов покупать живопись под твою атрибуцию, и никакая «Третьяковка» и «Грабарь» ему не нужны. За каждое подтверждение или, наоборот, не подтверждение картины он готов платить по две с половиной тысячи долларов.

      – Одинаково? – удивился Платонов.

      И в «Третьяковке», и в «Грабарях» просили за отрицательный ответ в пять раз меньше, чем за положительный. Владимир Павлович считал это бредом, стимуляцией фальшивых документов, ведь, получается, выгоднее подтвердить левую вещь, чем отмести ее, но музейные работники говорили, что заставить человека платить немалые деньги, чтобы сказать ему, что картина не стоит ни гроша, – нехорошо. Логика есть, но и платоновские соображения оставались в силе.

      – Одинаково, –