Товарищ Сталин, вы большой ученый…. Юз Алешковский

я смущу тебя.

      Всегда буду ласков за просто так,

      взгляну в глаза спокойно и мудро

      и, все понимая, под острый тесак

      подставлю голову однажды утром…

      . . .

      И вот тебе раз – случай выкинул номер:

      я жил себе жил, неожиданно помер,

      присобачили душу…

      …Был слеп, жрать хотелось

      и не расхотелось уже никогда.

      Помню щенячью свою оголтелость,

      ну а потом приключилась беда:

      нас всех оторвали от мамкиных сисек,

      саму замочили, чтоб выть не могла,

      меня завернули в листы «Независьки»…

      Проклятая нелюдь!.. Удушлива мгла…

      Оклемался в помойке, объедков нажрался,

      поскуливал, вылез, в коллекторе дрых…

      Поздней живодеру в удавку попался,

      а он мне под дых, пропадлина, под дых!

      Но я ему в яйца вцепился – был шустрым,

      на случках легко завоевывал сук…

      Держал шесть кафе,

      в брюхе было не пусто…

      Пинали, вязали,

      умел вырываться из рук.

      Инспектор-хапуга

      прикрыл эти наши столовки,

      бывало, дня по три ни крошки не жрал.

      И выжил: использовал волчьи уловки…

      Жизнь эту собачью в гробу я видал…

      Ну что ж, венценосцы Творенья,

      гоните бездомных, шмаляйте!

      Бомжам перепульте

      печень, сердце, кишки,

      мастырьте ушанки,

      из шерсти пимов наваляйте,

      пеките из «лучших друзей» пирожки…

      А после вгрызайтеся друг другу в глотку,

      чем брезгуют волки, орлы и слоны.

      От брюха хлещите сивушную водку —

      забудете жалость и чувство вины…

      Я больше не взвою, не гавкну, не рыкну,

      клыков не оскалю и не поскулю,

      а если рожусь человеком – привыкну:

      я все-таки жизнь

      и нормальных двуногих

      люблю.

1958–2010

      Сентябрь

      Моему чудо-свату О. Чухонцеву

      Флора доцвела – не налюбуешься,

      в сентябре волшебен листопад.

      Поутрянке поплотней обуешься

      и шагаешь в лес, как на парад.

      Там тебе опята присягают,

      в небе – эскадрильи журавлей,

      об отлете трубно извещают

      всяких местных уток и гусей,

      а всегда зимующие птицы

      об отчизне леса говорят;

      спят, священнодействуя, грибницы

      белых подосиновых маслят.

      Нет в лесу трибун и мавзолеев,

      пехотинцев, танков и ракет;

      я о том нисколько не жалею,

      что в лесу гражданских шествий нет.

      Сохлый кедр, похожий на зенитку,

      взял на мушку первую звезду;

      ливень – чтобы вымочить до нитки —

      льет из туч, когда домой бреду.

      Я тут глух и нем и беззащитен,

      равенством со всем зверьем пронзен,

      ангелам – до бездн душевных виден,

      просветом вдали вознагражден.

      Запыхавшись, пью из свежей лужи

      теплое