Личный поверенный товарища Дзержинского. Книги 1-5. Олег Северюхин

нелюбимым, и большие звёзды

      Над горячей головой, и руки,

      Простирающиеся к Тому —

      Кто от века не был – и не будет,

      Кто не может быть – и должен быть…

      И слеза ребёнка по герою,

      И слеза героя по ребёнку,

      И большие каменные горы

      На груди того, кто должен – вниз…

      Я удивился, когда увидел аплодирующую Марию.

      – Тебе понравилось? – удивился я.

      – Очень, – сказала она.

      – Как это могло вам понравиться, – не унимался я, – это же не стихи, это…

      – А-а, что вы понимаете, – махнула на меня рукой девушка.

      – Здравствуйте, – подумал я, воспитанный на стихах Пушкина и Лермонтова, – я знаю толк в поэзии и всякие верлибры прошу с поэзией не мешать.

      Мы шли вечерним Петроградом в конце зимы. Город жил своей жизнью. Кто-то грабил, кого-то грабили, кто-то читал стихи, кто-то рождался, кто-то умирал, кто-то плакал, кто-то смеялся.

      На третьем этаже бывшего доходного дома раскрылось окно, из окна вылетела на мостовую пустая бутылка и разбилась, и задорный девичий голос пропел под гармошку:

      Мама платьице мне сшила

      И сказала: «Не марай!»

      А ребята-хулиганы

      Утащили за сарай.

      Глава 27

      Я никогда не встречал таких людей, как Мария. Она впитывала всё, как губка. Это была уже не та чекистка с пылающим взором, а взрослая, знающая себе цену женщина, которая остановит лошадь на скаку одним только взглядом и этим же взглядом обезоружит всадника.

      В нашей профессии это очень хорошо, когда женщина может вскружить голову любому мужчине, но это и очень плохо, потому что такая женщина бросается всем в глаза.

      Иметь такого способного напарника это счастье, а иметь напарника, который засветит тебя везде, это уже несчастье.

      И третье. Ни в коем случае нельзя иметь каких-либо личных отношений со своим напарником, чтобы эти личные отношения не повлияли на то дело, которым мы занимаемся. Поэтому я и не воспринимаю Марию как женщину, а воспринимаю как чекистку, которая поставлена мне за спину контролёром соблюдения мною революционной нравственности. По-моему, она такого же мнения в отношении моей персоны, хотя тёплые нотки иногда прорываются, но я их ликвидирую холодным отношением.

      Чем дальше я обучаю Марию, тем тревожнее становится у меня на душе. Она требует, чтобы я рассказывал все подробности предстоящих операций, чтобы она могла определить, не замышляю ли я чего-нибудь контрреволюционного.

      Прямо как комиссар в Красной Армии, где командир и шага не может ступить без одобрения комиссара. Комиссарша. Чувствует моя душа, что она допрыгается. Ещё одна попытка потребовать от меня отчёта о том, где я был, с кем встречался и о чем говорил, я ей дам такую отповедь, которая отобьёт охоту задавать такие вопросы.

      Кто она такая, чтобы я перед ней отчитывался? Я и перед женой отчитываться не буду. Всё должно быть на полном доверии. И вообще, кто у нас командир? Я!

      – Завтра едем в Москву, –