Радуница. Андрей Антипин

голых тёток!). Да и высохший клей, видно…

      Заглохла торговля, путём не начавшись. На что Никита в два счёта освоил нехитрую схему: спальня – комод – коробка – жвачка – покупатель – деньги – кошелёк – подзатыльник (если минуешь кошелёк) – а всё не было прибытка. Стал брать жвачки с собой на улицу, где бойче торговля и обмен, мало что нужно опасаться, как бы ни припёр к забору второгодник-старшак, – не фартило, да и только! А сколько сам сжевал, по два, по три кубика кладя разом в рот?! Всё равно ни в коробке не мелело, ни в кошельке не толстело. Купив жвачку и не обнаружив наклейки, всякий второй покупатель – этакий бузотёристый, с вихрем нестриженых волос крепыш – шёл на Никиту, до поры уронив кулаки. Но только до поры.

      – Ты складыш закрысил, камирсан вшивый?!

      – Не я, не я! – защищался Никита. – Сами токо што с мамкой увидели: а жевачки-то без складышей!

      – Не ты?! А кто-о?!

      – А старуха сама!

      – Зачем ей, старухе?!

      – Я откуда знаю?

      – Тогда капусту назад!

      – Резинку-то сжевал!

      – Резинка без тёлок – фуфло! – резонно заявлял обманутый и поднимал кулак: – Сочишься, плесень?

      – Ещё чё! Пузыри-то надувал?!

      – Ты на кого бо́рзаешь?! Ща ка-ак дам – у самого из носопатки красные пузыри полезут! Так что гони бабки!

      Приходилось и отдавать. Хотя чаще, конечно, рубился насмерть. Непрочно сидевший зуб давно выпал, но Никита лучше бы растерял все, чем без боя вернул деньги!

      Споро битый разиня-покупателешка утвердился в своих гражданских правах. Не взыскав с Никиты, держал путь к Антонине Сергеевне – а уж она-то отказать не могла, скорее бы в прорубь сиганула. Да не один шёл, а с мамашей, как с главным таранным орудием. А уж та мамаша спустя час транслировала на всю деревню, какая обходительная и культурная училка Антонина Анохина, и только один грех есть в её жизни – с зубов шкуру дерёт, а шила в мешке утаить не может…

      Сама не своя возвращалась Антонина Сергеевна с почты или из магазина. Вспоминала шёпот в очередях, укоры учителей и особенно осуждающий взгляд директора школы. Зарекалась:

      – Да чтобы я ещё… да хотя бы одну жевачку!..

      Но ведь как-то надо было спровадить товар, тем более порченый.

      – Ладно! Надо уж было, видно, сразу отказаться – а теперь-то чё? И так трезвон по всей деревне: торгашка, коммерсантка! – рассуждала назавтра, но уже с сухими глазами. – Вот продам эти жевачки (чёрт помог связаться!), а там – всё, иди оно пропадом!

      Но говорилось это, скорее, нарочно – чтобы умаслить Владислава Северяновича. Ему тоже уже не раз и не два высказали за супругину торговлю, и он приходил злой, начиная лаяться ещё с порога:

      – Фантики ей, видишь ли, не понравились! Чего они тебе, эти фантики? Молиться на них?! Развернул – и выбросил…

      – Они выбросят, ребятишки-то! – как могла защищалась Антонина Сергеевна, хотя и чуяла правоту мужа. – Ты посмотри, как наш-то выбросил! Там тако-ое изображено!..

      – Я уж видал… А как ты хотела? Взялась торгашить –