Никола зимний. Сергей Кузнечихин

красивого капитана. Теперь мне кажется, что их вообще не было – ни мужей, ни любовников. Да и не любила я никого. Это они теряли головы, осыпали цветами, восторгами. Мне было приятно, и я уступала. Потом страсти прогорали, я переставала быть для них женщиной несбыточной мечты. Я это чувствовала. Особо примитивные начинали ревновать к бывшим мужчинам, и, чтобы спастись от их истерик, я уходила сама, но чаще всего к этому моменту созревал новый воздыхатель. Видишь, какая расчетливая. Последнее время часто вспоминаю смерть твоего отца и продавщицы Ольги. Теперь мне кажется, что это было самоубийство.

      – Папка? Самоубийца? Ерунду городишь. У него двое детей оставалось, Верка совсем школьницей была.

      – Не он, а Ольга. Мужик на такое не способен.

      – Ольге-то с чего? Молодая, красивая, дом полная чаша…

      – Да при чем здесь деревенская полная чаша? Во всем виновата красота. У меня она легкая, легкомысленная, можно сказать, а у нее трагичная. Потому и поняла безысходность раньше меня. Не знаю, каким был уголовник, в которого она влюбилась, но подозреваю, что крах случился еще до того, как его посадили. Сбежала в деревню. Надеялась отогреться, а в деревне еще холодней, чем в городе. Оттого и появился твой отец. Назло обманутым надеждам.

      – Все ты напридумывала.

      Никому не говорил, держал слово, данное Ольге, а здесь не выдержал, выпил для храбрости рюмку и рассказал, что она была его первой женщиной.

      – А ты знаешь, я не удивлена. Это нисколько не противоречит моей версии. Отчаяние загнало ее на топчан грязного деревенского мужика, а потом, чтобы полностью прочувствовать глубину падения, она совратила его сына.

      – А с чего ты взяла, что отец грязный? – обиделся он.

      – Извини, не грязный, разумеется, это для образности. Не исключаю, что в ту трагическую ночь Ольга призналась твоему отцу, что совратила тебя.

      – Ну, наплела.

      – Мужикам этого не понять. Но она любила своего уголовника. А я не любила никого, потому и живу до сих пор. Ни-ко-го. Даже тебя.

      – Я-то с какого боку?! Ты Тулупа в ухажерах держала.

      – Держала. Он отличник был, а ты второгодник. Его держала, а тебя хотела. Но вы были сопляками, а я – женщиной. Или ты хочешь сказать, что не был в меня влюблен?

      – Так в тебя вся деревня была влюблена.

      – Что ты заладил про всю деревню. Все меня не волновали, а ты волновал. Помнишь, как я тебя поцеловала на выпускном вечере?

      – Еще бы. Впилась губами ни с того ни с сего, а потом оттолкнула и убежала к Тулупу.

      – Дурак! Ничего не понял. Я надеялась, что ты сгребешь меня своими лапищами и унесешь на сеновал.

      – Ага, сгребешь такую. Издевалась надо мной постоянно. Я и дотронуться до тебя боялся.

      – Говорю же – дурак. – И расплакалась, потом пересела к нему на колени, обвила шею, руки у нее были гибкими, как щупальца, а губы мягкими, но требовательными. Оторвавшись, чтобы вздохнуть, прошептала: – А теперь неси на сеновал.

      Лежала и плакала.

      – Обещала не соблазнять, а не удержалась.