Одна ночь. Герман Матвеев

профессор медленно, неуклюже, как полураздавленный гад, выползает из комнаты, пятясь назад, не сводя глаз с Крестовской. Только затворяя за собою дверь, он схватывает последним взглядом фигуру доктора, стоящего в глубине комнаты с открытым ртом и выпученными глазами.

      IV

      Выскочив из квартиры Михайловых, Хребтов стремительно побежал домой. Ему мучительно хотелось спрятать свою скорбь и обиду в какой-нибудь темный угол. Он чувствовал, что если запрет все двери, опустит шторы у окон и закутается с головой в одеяло, то получит облегчение.

      И действительно, едва бросившись на постель, он сейчас же заснул. Заснул каменным сном отчаяния, как спят люди, нервная сила которых исчерпана страшным потрясением.

      Спал до вечера, вечером же проснулся и первым делом пожалел об этом, потому что все вокруг было невыносимо противно, а на душе лежал тяжелый гнет.

      Медленно поднялся с постели, сам не зная для чего перетащился в лабораторию, и здесь, усевшись в любимое кресло, предался своим думам. Но чем больше думал, тем печальнее представлялось его положение: с одной стороны, разбитые мечты о будущем, осуждение на вечно серое, ничем не заполненное существование, с другой – позор утренней сцены.

      Если удастся забыть женщину, то уж унижения он во всяком случае не забудет!.. Каждый человеческий взгляд станет ему напоминать про его позор.

      И при мысли о том, как он был смешон, отвратителен, безобразен, горячая кровь залила лицо профессора. Он сорвался с кресла и забегал по комнате.

      Завтра же все сплетники и сплетницы города будут знать о том, что произошло. Сколько толков, анекдотов, рассказов! Клеймо прирожденного уродства, которое он носил всю жизнь, – ничто перед тем, каким его заклеймят теперь.

      Он чувствовал себя, как выставленный к позорному столбу. Ему казалось, что он видит тысячи смеющихся лиц, тысячи пальцев, которые на него указывают, слышит гул ругательств и насмешек, бесконечный, как шум моря.

      Страшная злоба поднялась со дна его души в ответ на такие мысли. Если бы можно было уничтожить всех этих людей! Всех, всех, как можно больше! Если бы можно было губить направо и налево, пока хватит злобы, чтобы в чужих страданиях утопить свои собственные, чтобы быть не смешным, а страшным!

      Но он только смешон, один из всех людей, отмеченный печатью уродства и всеобщего отвращения.

      Вот там, в городе, везде кругом, живут сотни тысяч людей – и каждого кто-нибудь да любит. Только он, он…

      Профессор снова упал в кресло. Ему хотелось плакать и кусаться. Печаль и злоба поддерживали в нем друг друга.

      Вдруг из соседней комнаты донеслось тихое, настойчивое мяуканье. Оно раздавалось около дверей. Очевидно, одна из предназначенных для опытов кошек освободилась и искала выхода, так как была голодна.

      Среди мертвенной тишины мяуканье звучало невыносимо раздражающе. В нем слышался призыв, отчаяние и злость, гнусная злость кошки.

      Хребтов сначала только морщился, но постепенно непрерывающийся звук все сильнее и сильнее действовал на него.