Джакал. Раскаленные дни. Эйлин Фарли

до колик хочешь узнать?

      – И что же ты собираешься делать с такими-то деньжищами? – я упорно продолжаю раскручивать его на новые факты и вульгарные комплиментики.

      – Не твоего ума это дело, принцесса Фрида, – по сложившейся традиции хамит Круз, протерев рот салфеткой с логотипом закусочной в виде улыбающейся рожи усатого мужика в сомбреро.

      – Хватит! – чуть раздражаюсь я, припомнив это прозвище, которым меня окрестили в новой школе по приезде в Нью-Йорк. – Я не принцесса, понятно?

      Круз, этот козел, что намного старше меня, явно взял за привычку едко дразниться именно этим словом. Прямо какая-то гребаная ирония судьбы! Тогда, в одиннадцать лет, я четко и на итало-английских матах объяснила парням-засранцам из школы, что самолично поотрезаю им языки, если они посмеют еще раз произнести «принцесса». И они заткнулись, зная, что если и не отхватят от меня, то точно получат неприятности от клана.

      Но теперь, когда мне почти восемнадцать, я не могу заткнуть рот чертовому Крузу, не могу сыпать на него совершенно невыполнимые угрозы, потому что чувствую себя гораздо слабее и незащищенное, чем в одиннадцать.

      – Еще какая принцесса, – вытирает рот салфеткой этот насмешливый тип. – Поэтому не волнуйся, я как-нибудь сдержу свои маниакальные порывы и не буду тебя терзать. – Круз делает многозначительную паузу. – Наверное, не буду. Ибо, если выбирать между деньгами и извращенными забавами, я склоняюсь к бабкам. Желательно налом, стодолларовыми купюрами.

      Ох и болтун же он, оказывается, Лира! Любит почесать языком, когда настрой есть. Вот тебе и молчаливая ледяная глыба…

      – Ясно, – качаю головой, якобы с укоризной, намекая на эти его стодолларовые купюры. – Ты не привык мелочиться, ага, это и видно.

      – Есть такое, и что?! – коротко кивает он с каким-то довольным и высокомерным видком. – Каждый крутится как может, принцесса. Не тебе меня судить.

      Всё с ним понятно. «Избалованные дряни». Догадки после той сцены на парковке подтверждаются. Мне всё-таки удалось тогда, в Нью-Йорке, не раз задеть его самолюбие. Он еще и ершистый как не знаю что. За словом в карман не полезет. Окей, вывожу его на чистую воду дальше…

      – Да-да, вижу,– я киваю в сторону его швейцарских часов. – Тебе удалось хорошо подняться.

      – Не жалуюсь, – продолжает нашу «милейшую» беседу этот крайне себялюбивый, напыщенный мексиканец. – Но ты, принцесса, меня реально озолотишь. Не зря терпел тебя все эти годы. Потерплю еще чуток.

      Бинго, Лира! «Терпел» тебя!

      – А если… если отец не заплатит? – как-то неосознанно я выхожу на тему, которая болезненно кольнула в душу. – Если он… – я осекаюсь, пристыдившись за то, что слишком увлеклась исследованием личности Круза вместо того, чтобы переживать за родителей и других родственников.

      – Не вздумай разреветься! – строго приказывает Круз, заметив, что мои глаза заморгали чаще.

      – Я не реву, не реву! – всхлипываю больше от злости на себя, эгоистку такую!

      – Вот и не реви! – зло передразнивает