Ночные журавли. Александр Пешков

закурил и сказал, как бы между прочим, прижав пальцем карандаш стенографистки:

      – А в зеленом платье она была лучше!..

      Затем объяснил, глядя мимо Вари в окно:

      – Знак был условный: в зеленом платье – не подходи! А в розовом, с бордовым пояском – я свободна!..

      Невольно оглядела Варя свой серый костюмчик, заметив на рукаве маленькое жирное пятно.

      Когда «шпиона» увели, Смолянский внимательно прочитал ее записи (Варя прикрыла пятно на рукаве), сличая их со своей памятью, а может, проверяя: не исправила ли что-нибудь своей неотвердевшей еще к врагам душою.

      – Нам с вами работать, – положил капитан листы на стол.

      Варя уже догадалась, что в машине он выбирал себе стенографистку. Это и льстило ей, и пугало.

      – Какое у вас впечатление об этом человеке?

      Девушка уткнулась в бумагу, собираясь записывать дальше. Но следователь понял: нарочно опустила глаза.

      – Ну, представьте, что ваш жених…

      – У меня нет жениха.

      Капитан улыбнулся: мол, это к делу не относится.

      – К примеру, стал бы тайно встречаться с немецкой женщиной.

      – Я бы ему кудри выдрала!

      Думала, что он засмеется, но капитан холодно глянул на нее, задавая вопрос в утвердительной форме:

      – Значит, кудрявых любите…

      Влажные волосы его топорщились ежиком. Закинув ногу на ногу – его коронный жест – вертел носком надраенного до блеска сапога.

4

      Первую неделю, придя домой после ужина, девушки поспешно расставались в холле, избегая смотреть друг дружке в глаза.

      Только в выходной день сходились в одну комнату, чтобы слушать по приемнику русские песни. О работе ни слова. Выдавали слезы. Эти дни казались настолько безотрадными, а сложив из них два года, – не сомневаясь, что последующие станут таким же, – девчонки испугались.

      Два года не видеть того, что окружало их с детства! Не слышать нормальную речь. Воспоминания о доме вызывали умиление и светлую грусть. К тому же у подруг остались женихи. Под грустные песни из радиоприемника Варя перебирала знакомых деревенских парней, и даже того – с розовыми ушами, – который пел с ней в госпитале. Но после вопроса капитана отказалась и от этой фантазии.

      Ночами хлестал по стеклам дождь; часовой поправлял намокший капюшон, в свете фонаря блестели на острие штыка срезанные капли. В изголовье кровати на обоях темнел след от креста, и Варя жалела бездомных монашек, что жили в этой комнате.

      Главный шпион здесь – душа человеческая.

      «Смершевцев» боялись и наши, и не наши. А Варя боялась ванной комнаты, ожидая, что из крана вместо воды побежит кровь или керосин. Ее лишили возможности обжить Германию по-своему, понять ее и, может даже, когда-нибудь полюбить.

      Утром она шла на работу по мокрым дорожкам сада. Блестела светлая галька под ногами, и каждый раз она проходила мимо каменного остова на перекрестке. Варе вспоминалась заросшая могила священника возле Таленской церкви – толстая грязно-белая плита, словно