Агентство ЖЭК БЛЭК. Или не тот пропал, кто попал…. Раяна Сол

ой боярыни S, именуемой за глаза Ведьмою,

      к последователям своим.

      – Барин едет! Барин едет! – голос Павлушечки раздавался далеко за пределами усадьбы и её окрестностей. Голос был звонкий, вызывающе громкий, а мальчишка худой, со всклоченными, давно не мытыми волосами. Павлушечка считался местным юродивым, а потому лицом безобидным, божьей милостью наделенным. И слушать Павлушечку надлежало внимательно, с подобострастием. Авось скажет что важное. Юродивые, говорят, к Богу близко сидят, многое ведают.

      Как на взгляд Марфуши, а для работников поместья, так и Марфы Петровны, был Павлушечка не юродивым, а обыкновенным лодырем, лагодником еще тем. Работать не хотел, вот и придумал себе болезню умственную, чтоб ни к какому труду его не припрягамши. Вот и ходил из угла в угол весь день. А бабы то сердобольные. Дуры. Кто пряничек кинет, а кто и сальца отжалует. Хорошо же, а?

      И вот на кой чёрт его принёс, – поморщилась Марфа, с трудом вставая. Это она уже не про юродивого, то зло привычное, а про собственного барина, чтоб его собаки драли.

      До 1780 года жизнь в поместье барина N была скучна своей провинциальностью. Куры, гуси, надои, простые крестьянские праздники, страда по сроку, весенние посевы, ранние деревенские свадьбы, всё, как у всех. Барин наезжал редко, определивши вотчиной своей стольный град Петра. Поместьице свое он вниманием не жаловал. Да и были у него дома иные, что доходные в Петербурге, что домики охотничьи, а тако же всяко разные именьица и усадьбы, доставшиеся в наследство, от родственников, почивших безвременно, или наоборот, своевременно, чтобы наследничек их, подсуетившись, в право вступил. А то набегут после всякие ближние и дальние, свое станут требовать, справедливости тож, а ея на всех не хватает.

      На мыслях этих Марфуша посмотрела в окно. Осень уже, листопадный месяц, и дожди вон зарядили. И пусть еще тепло днями, а росы то, росы ледяные, и кости ныли на них и жаловались, пусть хозяйка ещё не так и стара, а вот поди ж ты, время то, что ручей вешний, пробежало, она и не заметила.

      Отгорело короткое девичество, как замуж выходила, а после и мужа хоронила, глупо пропал, в болоте утоп по первому снегу. Барину то в охоту уток пострелять, перед друзьями стал быть выслужиться, вот и погнал он свору и Миклашку взял, потому как Миклай те места знал дюже. Знал то знал, а и то верно, что земля то болотная на месте не стоит и бывает, что движется и новые топи образуя и новые островки – обманочки. Вот на такой-то и попал муженек ея. Ясно, что вытаскивать его никто и не кинулся. Списали душу крестьянскую, как убыль естественную, да и, потешившись, в город свой укатили. А было это еще при старом хозяине, которого за это и не любила. Не любила она и молодого. Не за что-то, а просто так. Наезжал он крайне редко. Обретался в Петербурге. Там и женился. Один раз с женой тока и были. Видимо просто хозяйствите ей показывал, хвастался. Она у него красивая. После гонца прислали, что дочка родилась. Стал быть что б радовались наследнице то.

      А вот аккурат прошлой осенью быть изволили. Приехали обозом большим, с няньками и горничными, сразу гостей звать, а то, что от гостей энтих ущерб один, о том и не думали. И те воротили благородные носы свои, что от простой деревенской еды, хоть сытной, да полезной, что от перин простых, не лебяжьего пуху. Кухарку местную от ворот погнали, повар у них свой был, толи ятальянец, то ли хфранцус какой, болтал по не нашенски. Горничные тоже не деревенским девкам чета. Носы драли спервоначалу. Только между собой гутарили, а чтоб там местным парням улыбнуться или обняться в уголочке, то ни-ни. Фасон мол не тот. Марфа им показала фасону. Одной в суп муху кинула, той от барыни и досталось. Ох и орала. Барыня то. Не выпорола, но выплаты лишила и милости. А они за милостями ох, как гоняются.той,что в милости и платок с барского плеча, а то и ткани отрез, али платье там какое барское, из тех, что малы. А второй платье барское утюгом прижгла, аккуратненько так поставила, посреди юбки то, пока дура энта отвернулася. Отворачиваться не след, гляди в оба, тут людёв нету, волки, али вовсе тигры какие. А дырка вышла хорошая, ладная. Ой, она ревела. За такую дырку и погнать могут, и на конюшню отправить. Ладно если выпорют. Шкура что, заживет. А ты попробуй от дерьма коровьего очиститься. То дело. Навоз он дюже пахучий. Девки то дворовые завсегда благоухают. Так этой дуре и сказала. А после и научила, как дырку так заделать, чтоб хозяйка и не заметила. И научила, как сказать, что дескать платьеце ваше я чуть переделала по фасону модному, о котором слышала, в Париже туперь только так ходят.

      Барыня и радая. А что, сидит хорошо. Дуре целковый пожаловала. А Марфа им подруженькой стала, наставницей старшей. Они у ней вот где сидели. В кулаке. Не рыпались. А то понимаешь фифы каки.

      И гуляли гости: дамы да с кавалерами, восторгались, что от видов сельских, полей да посадок, что от стад коровьих. Бывало идет такая барыня, цветочек нюхает, розу там али ромашечку. Подбородок то задерет для виду одухотворенного. Деля себя, ясен пень старается, кавалер вон из пришлых ей авансы растачает, усы крутит. И вот значится идет барыня, к природе приобщается, под ноги не смотрит. Туфли махонькие, чисто тряпочки. И вот эта тряпочка с бантиками и подвесочками прямо аккурат в коровий блин.

      – Что-то, – говорит, – ромашечка странно