Анна Каренина. Лев Толстой

от французского портного, платье. – Так! я вижу: новая фаза.

      Левин вдруг покраснел, но не так, как краснеют взрослые люди, – слегка, сами того не замечая, но так, как краснеют мальчики, – чувствуя, что они смешны своей застенчивостью, и вследствие того стыдясь и краснея еще больше, почти до слез. И так странно было видеть это умное, мужественное лицо в таком детском состоянии, что Облонский перестал смотреть на него.

      – Да, где ж увидимся? Ведь мне очень, очень нужно поговорить с тобою, – сказал Левин.

      Облонский как будто задумался.

      – Вот что: поедем к Гурину завтракать и там поговорим. До трех я свободен.

      – Нет, – подумав, отвечал Левин, – мне еще надо съездить.

      – Ну, хорошо, так обедать вместе.

      – Обедать? Да мне ведь ничего особенного, только два слова сказать, спросить, а после потолкуем.

      – Так сейчас и скажи два слова, а беседовать за обедом.

      – Два слова вот какие, – сказал Левин, – впрочем, ничего особенного.

      Лицо его вдруг приняло злое выражение, происходившее от усилия преодолеть свою застенчивость.

      – Что Щербацкие делают? Все по-старому? – сказал он.

      Степан Аркадьич, знавший уже давно, что Левин был влюблен в его свояченицу Кити, чуть заметно улыбнулся, и глаза его весело заблестели.

      – Ты сказал, два слова, а я в двух словах ответить не могу, потому что… Извини на минутку…

      Вошел секретарь с фамильярною почтительностью и некоторым, общим всем секретарям, скромным сознанием своего превосходства пред начальником в знании дел, подошел с бумагами к Облонскому и стал, под видом вопроса, объяснять какое-то затруднение. Степан Аркадьич, не дослушав, положил ласково свою руку на рукав секретаря.

      – Нет, вы уж так сделайте, как я говорил, – сказал он, улыбкой смягчая замечание, и, кратко объяснив ему, как он понимает дело, отодвинул бумаги и сказал: – Так и сделайте, пожалуйста. Пожалуйста, так, Захар Никитич.

      Сконфуженный секретарь удалился. Левин, во время совещания с секретарем совершенно оправившись от своего смущения, стоял, облокотившись обеими руками на стул, и на лице его было насмешливое внимание.

      – Не понимаю, не понимаю, – сказал он.

      – Чего ты не понимаешь? – так же весело улыбаясь и доставая папироску, сказал Облонский. Он ждал от Левина какой-нибудь странной выходки.

      – Не понимаю, что вы делаете, – сказал Левин, пожимая плечами. – Как ты можешь это серьезно делать?

      – Отчего?

      – Да оттого, что нечего делать.

      – Ты так думаешь, но мы завалены делом.

      – Бумажным. Ну да, у тебя дар к этому, – прибавил Левин.

      – То есть, ты думаешь, что у меня есть недостаток чего-то?

      – Может быть, и да, – сказал Левин. – Но все-таки я любуюсь на твое величие и горжусь, что у меня друг такой великий человек. Однако ты мне не ответил на мой вопрос, – прибавил он, с отчаянным усилием прямо глядя в глаза Облонскому.

      – Ну,