Песни радости, песни печали. Василий Ракша

в нечесаные кудри.

      Лавочник, не глядя на посетителя, дорубил очередной кусок туши и проговорил:

      – Вам от покромки, пашины, лопатки?

      Пузатый был явно из знатных: бархатный сюртук с трудом сходился на нем, величественно оттопыриваясь ниже груди. Он кашлянул в кулак, чтобы привлечь внимание продавца, и, дождавшись, когда тот наконец на него взглянул, кивнул в сторону девицы.

      – Значить, молочная заинтересовала? – перейдя на заговорщицкий шепот, спросил купец.

      Покупатель развел руками – мол, что еще могло его привести на рынок в столь ранний час. Лавочник торопливо кинулся к корзине, вытащил из нее кусок берестянки и принялся выводить свинцовым карандашом неровные знаки. Вокруг привычно шумела толпа: ярмарка в Буяне бывала почти каждый день. В этой части рынка сутолоки не наблюдалось, гораздо больше люда вертелось у заморских купцов: рассматривали диковинные фрукты, экзотических птиц в витиеватых клетках да аккуратные рулоны тканей. Здесь же, в стороне от лишних взглядов, происходило самое интересное.

      – Да как ты смеешь? – прозвучал резкий женский голос.

      В то же мгновение записка оказалась в изящной руке, одетой в черную перчатку. Знатный покупатель попытался ее перехватить, но без толку. Раздосадованный промашкой, пузатый поднял недовольный взгляд на нарушительницу своего спокойствия.

      – Какого лешего? – Из его уст чуть не вырвались крепкие слова, но он прикусил язык, рассматривая нахалку.

      Его взору явилась демонически привлекательная женщина: облаченная в темные одежды, облегавшие изгибы ее ладного тела, она держалась очень свободно, почти надменно. Темно-каштановые волнистые пряди обрамляли ее вытянутое лицо, подчеркивая выразительные округлые скулы и оливкового оттенка глаза, густо подведенные сажей и смотревшие так жестко и строго, что покупателю пришлось отвести взгляд. Но любопытство заставило тут же вновь посмотреть на незнакомку, дабы убедиться, что ему не померещилась эта невероятной красоты женщина, и увериться, что за ее спиной правда торчат темные блестящие крылья, на которые он даже и не обратил внимания поначалу, вперившись взглядом в ее лицо.

      – Ты куда шла, туда и иди! – огрызнулся торгаш, вытирая руки ветошью, будто хотел отмыться от запретной продажи.

      – Я как раз за целовальником[4] шла, чтобы о твоем нарушении рассказать! – с недоброй улыбкой произнесла та и, погладив по щеке испуганную девушку, принялась выпутывать ленты из ее волос.

      – Ты о себе ему расскажи, блудница! – сощурив глаза, прошипел продавец.

      – А эта чем провинилась? – налегши на прилавок, шепотом спросил пузатый.

      – А вы, ваше вятшество, не знаете? – Торговец изобразил удивление. – Это ж Сирин, она за ту цену, что я за девку написал, вам разве что часок-другой даст ее любить.

      Лик девы-птицы осветил почти звериный оскал. Она схватила с прилавка нож

4

Должностное лицо, исполняющее судебные, финансовые и полицейские обязанности.