Русский святочный рассказ. Становление жанра. Елена Душечкина

сказы и верящий в них, Шумилов, большой любитель рассказывать всевозможные истории, и, наконец, сам хозяин дома, у которого «была странная привычка говорить всегда о том, что прилично времени и обстоятельствам»: уж коль беседа состоится на святках, то и говорить, по его мнению, надо ни о чем другом, как о святках. «Круто повернул он разговор», и собеседники начали делиться воспоминаниями о веселых святочных вечерах своей молодости, а Шумилов рассказал приятелям святочную «страшную повесть», «русскую быль» из истории средневекового Новгорода. На прощанье автор пообещал читателям поделиться с ними в будущем другими святочными рассказами, которые он слышал от своих старых друзей[2].

      Судя по всему, именно это произведение Н. Полевого ввело в культурный и литературный оборот термин «святочный рассказ», ставший столь популярным несколько десятилетий спустя. Полевой напечатал «Святочные рассказы» в двенадцатом номере своего ежемесячного журнала, а значит, читатели получили его как раз к святкам. Он создал иллюзию написания текста именно на святках («и вот теперь, кстати на святках, послушайте…»); он воспроизвел один из святочных вечеров, проведенных со своими любимыми стариками («Были, как и теперь, святки»), на котором собеседники вспоминают святочные вечера своей молодости, а один из них рассказывает святочную историю. Весь текст оказался пронизанным событиями, имевшими место на святках, и разговорами о святках. Здесь Полевой проявил себя человеком народного мировосприятия, в основе которого лежит потребность в определенное время вспоминать события, происходившие в то же самое календарное время, и говорить о них. Согласно этому мировосприятию, оказывается, что само время как бы стимулирует, а может быть даже провоцирует создание текстов, содержательно связанных с ним. С этой точки зрения, «Святочные рассказы» Полевого могут быть рассмотрены как пример календарной словесности.

      Вопрос о зависимости функционирования повествовательных произведений от времени и обстановки был поставлен в 1929 году В. Н. Харузиной[3]. Бережный исследователь и тонкий знаток народной словесности, она впервые обратила внимание на то разрушение фольклорного текста, которое происходит при исполнении его «на заказ» – когда фольклорист производит запись не в естественной обстановке (в определенное время и в своем кругу), а в обстановке случайной и не соответствующей данному рассказу. Время и текст оказываются прочно связанными: «…повествование рассказов допускается не всегда, не во всякое время»[4]. То, о чем можно говорить вечером, не подходит для утра; то, о чем повествуется в течение одного календарного периода, неуместно для другого. Время существенно влияет на ту мистическую силу, которая содержится в повествовании:

      Известное время содействует, очевидно, сгущению в рассказе этой мистической силы, придает действенность рассказу в определенном направлении. Другое время разряжает эту силу, обезвреживает ее, отнимает у рассказа ее действенность, делает его обыденным явлением, с которым соприкасаться, входить в отношение безопасно[5].

      Как отмечает Харузина, это относится к рассказыванию не только мифа или предания, но и таких историй, которые, казалось бы, не содержат ничего священного или мистического. Можно подумать, что календарные произведения специально приурочиваются рассказчиками к конкретному периоду, но в действительности это не так: само время способно аккумулировать особенные, свойственные только ему тексты[6]. Именно такие произведения, которые спровоцированы временем, обладающие определенной содержательной наполненностью и сюжетно связанные с ним, и следует называть календарными.

      Календарная словесность, ее природа и жанры, ее особенности, обусловленные временем функционирования, изучены далеко не достаточно. Более всего обращала на себя внимание исследователей народная календарная поэзия, иначе называемая «поэзией календарных праздников». Обрядовые песни, которые исполнялись в течение зимних праздников (подблюдные, колядки, щедровки), весенние песни (веснянки), сопровождавшие обряд заклинания весны, песни, связанные с обрядностью Ивана Купалы, собраны и изучены глубоко и обстоятельно[7]. Однако календарная словесность далеко не ограничивается поэзией народного календаря. Аграрный (сельскохозяйственный) календарь – лишь один из календарей, которые обычно функционируют в той или иной культуре одновременно и параллельно друг другу.

      Чтобы понять возникновение разнообразных форм календарной словесности, необходимо осознать культурную роль календаря как системы счисления времени[8]. Казалось бы, равноправные и равноценные дни и совокупности дней в году на деле не обладают таким равноправием и однородностью. Так, дни недели бывают постные и скоромные, «счастливые» и «несчастливые», а кроме недельного праздника (воскресенья), календарь содержит определенное количество других праздничных дней[9]. Деление календаря на будни и праздники является его универсальной чертой. Как писал М. М. Бахтин, «праздник – первичная и неуничтожимая

2

П<олевой> Н. Святочные рассказы // Московский телеграф. 1826. № 12. С. 103–129; 139–192.

3

Харузина В. Н. Время и обстановка рассказывания повествовательных произведений народной словесности // Учен. зап. / Ин-т истории РАНИОН. 1929. Т. 3. С. 41–51. О ритуальной функции воспроизведения некоторых повествовательных текстов на праздниках, в частности на святках, см.: Зеленин Д. К. Религиозно-магическая функция фольклорных сказок // Сергею Федоровичу Ольденбургу: к пятидесятилетию научно-общественной деятельности. Л., 1934. С. 221–222; Viidalepp R. Das Erzählen der Volksmärchen als arbeitsfördern der magischer Ritus // Международный конгресс антропологических и этнографических наук. Москва, 3–10 августа 1964 г. VI. М., 1969. С. 263; Успенский Б. А. Религиозно-мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии: Семантика русского мата в историческом освещении // Semiotics and the History of Culture: In Honor of Jurij Lotman. Studies in Russian (UCLA Slavic Studies). Vol. 17. Ohio: Slavica Publishers, Inc. Columbus, 1988. P. 254.

4

Харузина B. H. Время и обстановка рассказывания повествовательных произведений народной словесности. С. 48.

5

Харузина В. Н. Время и обстановка рассказывания повествовательных произведений народной словесности. С. 51. А. Я. Гуревич пишет о восприятии времени в эпоху Средневековья: «Время и пространство может быть добрым и злым, благоприятным для одних видов деятельности и враждебным для других. Существует сакральное время, время празднеств» (Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1984. С. 46; см. также: Гофф Ж. ле. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. С. 155–183).

6

Фольклористы нередко отмечают тот факт, что записывать тексты от информантов несравнимо легче осенними и зимними вечерами, нежели летом и днем; см., например: Сенькина Т. И. Типы русских сказочников Карелии // Фольклористика Карелии. Петрозаводск, 1987. С. 61; о временной приуроченности рассказывания текстов см. также: Успенский Б. А. История и семиотика (Восприятие времени как семиотическая проблема): Статья первая // Учен. зап. / Тартуский гос. ун-т. 1988. Вып. 831. С. 66–84.

7

См., например: Поэзия календарных праздников. Л., 1970; Обрядовая поэзия Пинежья. М., 1980; Календарно-обрядовая поэзия сибиряков. Новосибирск, 1981; Круглов Ю. Г. Русские обрядовые песни. М., 1982; Виноградова Л. Н. Зимняя календарная поэзия западных и восточных славян. М., 1982 и многие другие.

8

См.: Брагинская Н. В. Календарь // Мифы народов мира. М., 1982. Т. 1. С. 612–615.

9

См.: Успенский Б. А. К символике времени у славян: «чистые» и «нечистые» дни недели // Finitis duodecim lustris: Сб. статей к 60-летию проф. Ю. М. Лотмана. Таллин, 1982. С. 70–74; Толстая С. М. К соотношению христианского и народного календаря у славян: Счет и оценка дней недели // Языки культуры и проблема переводимости. М., 1987. С. 154–168.