Вовка-центровой. Александр Санфиров

около него стюардессе, которая улыбалась ему во все тридцать два белейших зуба.

      Мерно гудели моторы Боинга, до Москвы, оставалось еще около часа полета, и Челенков выпив бокал лимонада, откинулся на спинку кресла и задремал.

      От дремы его оторвал неожиданно заговоривший динамик.

      – Уважаемые дамы и господа, командир корабля предупреждает вас о входе в зону повышенной турбулентности, просим пристегнуть ремни и выполнять все указания стюардессы.

      Вокруг зашушукались, пассажиры зашевелились, застегивая ремни. В иллюминаторе резко потемнело, и затем темноту разрезал удар молнии.

      – Вот гадство, – подумал Челенков, – попали в грозовой фронт.

      Летая на самолетах уже неизвестное количество раз, он видел и не такое, поэтому, пристегнувшись, собирался вновь задремать. Неожиданно над ним послышался треск, он поднял голову и увидел, как огненный столб надвигается на него, и пришла темнота.

      Когда в салоне раздался треск, все непроизвольно повернули головы в ту сторону и увидели, как толстая извивающаяся молния проходит через замершего пассажира. В воздухе резко запахло озоном и паленым волосом, а подбежавшая к нему стюардесса коротко вскрикнула и упала без чувств, увидев черное выжженное отверстие в голове пожилого пассажира.

      Вначале появился сумрачный свет и голоса, что-то невнятно бубнящие, потом уже вполне понятные, как будто несколько мальчишек переговаривались рядом с ним.

      – Ну, че пацаны делать будем? Вовку то, похоже, молния убила, вон лежит и не шевелится, все, нам хана, надо взрослых звать, ох огребем мы на свою жопу, – сказал срывающийся мальчишеский голос.

      – Да погоди ты поносом срать, – вступил в разговор второй, – ты смотри он же дышит, видишь, грудь и живот поднимаются.

      – Точно мужики! – раздался третий радостный голос, – живой Вовка! Ему надо, эта, как его, искусственное дыхание сделать.

      – Ты чо Мишка, с горы упал, какое на хер дыхание, он живой! Вишь дышит!

      – Ну и что, это не помешает, – не унимался Мишка.

      – Ну не помешает, так и делай, – был ответ его собеседников.

      – Так я, эта, не умею, – сообщил Мишка.

      В это время Федор Иванович, наконец, почувствовал, что у него имеются руки и ноги, которые, казалось, сейчас отпадут от боли, он зашевелился, и его голову пронзила такая боль, что он на долю секунды вновь потерял сознание.

      Через какое-то время он опять пришел в себя, судорожно закашлял, затем, ерзая ногами по земле, встал сначала на четвереньки, потом выпрямился и огляделся вокруг.

      Вокруг него простирался большой пустырь, по краю которого виднелись убогие домишки, за ними поднимались высокие кирпичные трубы какого-то завода, из которых валил густой черный дым. А прямо перед ним стояли десятка полтора мальчишек возрастом от двенадцати до пятнадцати лет, во все глаза разглядывающие его.

      Одеты они были бедно, у большинства были старые застиранные рубашки у многих с заплатками и дырками, шаровары или короткие смешные штаны. На ногах в основном были сандалии, но вот у двоих были надеты старые разбитые бутсы, и даже выцветшие гетры. Где-то в глубинах его памяти всплыла похожая картина детства.

      – Вовка, – ты живой? – почему-то шепотом спросил тот парень, которого назвали Мишкой.

      Федор Иванович, смотрел на него и ничего не мог сказать, голова была совершенно пустая, в ушах все еще звенело.

      – Я не Вовка, – сказал он, наконец, хриплым голосом и вновь закашлял, при этом, опустив голову, сейчас разглядывал свои голые, грязные, исцарапанные, до невозможности мальчишеские коленки.

      – Что происходит, куда я попал, что со мной? – панически возникали мысли в его голове.

      – Слушай ребя, Вовку то молнией шарахнуло, он даже имя позабыл! – восторженно взвыл один из парней помладше. И ему тут же прилетел хороший подзатыльник от Мишки.

      – Ты че Гусь радуешься, человек понять не может, что случилось, а ты смеешься! Сейчас еще получишь, понял? – зло выпалил тот.

      – Да я Миха, ничо, не радуюсь, так. Удивился просто, – пробормотал мальчишка, названный Гусем.

      – Вовка, ты как, пришел в себя или еще ничего не соображаешь? – обратился вновь Мишка к Челенкову.

      Челенков, не слушая, начал лихорадочно осматривать себя, да, точно, он – мальчишка, сухой, тощий, в старой гимнастерке и коротких штанах, на ногах разбитые сандалии, мокрые от дождя.

      – Вовка, ты, что совсем псих? Отвечай, вспомнил чего или нет? – вновь закричал Мишка, в его голосе явно нарастала паника, – Батя точно нас отлупцует, как сидоровых коз, когда со смены придет.

      – А ты кто? – наконец выдавил из себя Челенков.

      Вокруг послышались удивленные голоса.

      – Ну, Вовка дает, придуривается токо так!

      – Да Мишка я, твой брат младший, ну что вспомнил! – уже чуть не плача сказал парень.

      – Нет, не вспомнил, – уже понемногу начиная соображать, сказал Федор Иванович, – скажи, а что со