Лихо. Кирилл Рябов

В честь художника.

      – Кастрирован? Ага, вижу. Прививки тоже…

      Он убрал паспорт во внутренний карман.

      – А, – сказал Выдрин. – А.

      – Что вы акаете?

      – А это точно не ошибка?

      – Никакой ошибки.

      – Но он же ни в чем не виноват.

      – Следствие разберется.

      – Следствие?

      – А дальше – суд. Все, забираем.

      – Постойте, – сказал Выдрин. – А…

      – Переноску, блядь, в машине оставил, – перебил Шмурнов.

      – Игорь!

      Синявский выпрямился.

      – Соловьев, сгоняй.

      Один из юношей шустро выскочил из комнаты.

      – Вы его правда, что ли, забираете? – спросил Выдрин.

      Он глядел по очереди на всех – Диего, Шмурнова, Синявского, Черненко, оставшегося понятого. Тот зевал, раздув ноздри.

      – Никаких шуток. Дело очень серьезное. Вам, Александр Иванович, советую не чинить препятствий. Иначе мы применим спецсредства. Это первое. Второе – уголовное дело за оказание… Как там, Вить?

      – Ай, – отмахнулся Шмурнов. – Бла-бла-бла. Есть хочу. Обедать пора.

      – Верно! Сейчас сдадим клиента и похаваем.

      – Я в это просто не верю, – сказал Выдрин.

      Никто не ответил. Вернулся понятой с сумкой-переноской. Шмурнов протянул к Диего руки.

      – Стойте, пожалуйста! – закричал Выдрин. – Ну пожалуйста! Ну послушайте же… Это же что-то… Да это же… Да такого не может быть же…

      – Же-же-же, блядь, – процедил Черненко. – Вы филолог, что ли? Лингвист?

      – Нет. Все. Я не дам вам…

      – Игорь!

      Синявский подскочил, неловко, но болезненно выкрутил руку и прижал Выдрина головой к полу. Дышать стало тяжело. Налитыми кровью глазами Выдрин смотрел снизу, как Шмурнов схватил Диего за шкирку и засунул в сумку-переноску. Кот заорал и оскалил клыки.

      – Перестаньте, – простонал Выдрин. – Он же боится…

      – Это хорошо, – ответил откуда-то сбоку Черненко. – Но неправильно. Закон надо уважать, а не бояться.

      Выдрин в последний момент сдержался и не назвал их козлами. Синявский отпустил руку. Она, потеряв чувствительность, болталась как плеть.

      – Будем считать, что это недоразумение, – сказал Черненко. – Мы ведь тоже умеем быть гуманистами, Александр Иванович.

      Потом они ушли.

      Выдрин сидел на полу, баюкая руку и глядя в угол комнаты. Там стоял пустой кошачий лоток.

      «А нагадил под кровать, подлец», – промелькнула мысль.

      От этой мысли стало больно. Будто проглотил кусок стекла и тот медленно опустился в желудок, обдирая горло и пищевод. Выдрин перевел взгляд на окно. Подоконник был пуст. Диего любил сидеть там вечерами, когда солнце шло к закату и освещало комнату. Грелся. А еще на этом подоконнике Выдрин как-то раз занимался сексом с женой. И она чуть не выдавила спиной стекло. Оно треснуло. Пришлось вставлять новое. Это делал пожилой тощий дядька, от которого воняло уксусом. Или кошачьей мочой.

      Из прострации Выдрина вывел звонок смартфона.

      – Александр Иванович! Климов повесился! – раздался юношеский голос.

      – Какой Климов? Кто