На том берегу. Наталья Волохина

– ничего особенного. Квартирантка, одна из трех девочек, снимавших комнату в большом дедовском доме.

      Как, чем она его взяла, моего молоденького, породисто-красивого, робкого, замкнутого, глухого дядю? Сначала дядька воспринимал «их», как и все домашние, целиком – девушки-постоялицы. Она и не выделялась особо. Наверное, рискнула невинностью с сыном хозяина, а он, порядочный, в свою очередь, лишенный ею невинности, женился. Девушки за ним ухаживали и до неё, значит, не единственный шанс. Сначала, в квартирантках, она играла роль бесхитростной простушки. Помалкивала, улыбалась деланно скромной улыбкой, только глазищи выдавали скрываемый темперамент. Как все в доме, никогда не повышала голоса, если дядя не услышал, старалась говорить, чтобы видел губы, прикасалась окликая. Истеричный хохляцкий, заполошный, визгливый голос прорезался вскоре после свадьбы.

      Я стала главным тайным её врагом. Опасная, наблюдательная, любящая и любимая соперница. У меня не находилось взрослых оправдалок для неё: простая девочка из большой сельской семьи (восемь сестер), ничего, что без профессии, работящая – выучится, главное, любит его, раз за глухого пошла. Я точно знала – она его не любит, чувствовала, как все дети и животные. Ей нравилась роль хозяйки на их половине (в деревне на всю ораву две комнаты). «Рыба» подавляла желание вышвырнуть «живой укор», зная, я – единственный человек, из-за которого дядя готов был на любые жесткие, категоричные поступки. Оставалось молча ревновать и ненавидеть.

      Когда впервые раздался её истошный крик, мы с бабушкой решили – что-то случилось. Дома кроме нас – никого. Бабушке не добежать, метнулась я. Слов не разобрать, сплошной поток, выпученные рыбьи, невменяемые её глаза, растерянные дядины, испуганные мои. Поначалу скромная девушка оправдывалась – он плохо слышит. Потом пошли обвинения – от него слова не добьёшься, что ни говори, только улыбается. Дальше – больше, что ни делает дурак, все он делает не так. С возрастом я поняла, почему он её нервировал, злил. В нелюбимом мужчине раздражает абсолютно все, что и как бы он ни делал. Поступки, голос, походка, короче, хоть яйца вызолоти и на пуанты поставь, все равно бесит. В детстве эта нелюбовь воспринималась на уровне чувств, как направленное против родного человека зло. Вот она улыбается, говорит что-то сестре, спокойная, миловидная и вдруг меняется в лице, голос приобретает режущий металлический оттенок, становится громче, лицо словно залили гипсом, жесткая презрительная маска – это муж пришел.

      Он стал выпивать. Понемножку, больше, сильно, снова меньше. Но голос никогда не повышал, даже пьяным. Больше молчал, как отец. Это бесило её еще больше. Однажды дооралась до нервного тика, а потом один глаз безобразно выпучился, как у дохлой рыбы – что-то случилось с лицевым нервом. Потихоньку прошло, но не впрок. Старалась задушить любую радость, каждую улыбку на дядином лице. Вот мы сидим во дворе их дома, на поваленном дереве и возбужденно ждем теткиного возвращения. У нас лица людей, приготовивших сюрприз. Она просекла все от ворот, скорчила недовольную