Жизнь переходит в память. Художник о художниках. Борис Мессерер

на ранних эпизодах – их сюжеты годятся для рассказа.

      Перед глазами бедный, гонимый тогда Кублановский. Вот он для чтения взял у нас на даче в Переделкине второй том воспоминаний Надежды Яковлевны Мандельштам. Сам Юра живет в районе Петровского-Алабина по тому же Киевскому направлению Московской железной дороги, что и Переделкино, и Мичуринец. Ночью обыск, нагрянул КГБ. В однокомнатной квартире шесть человек: жена Кублановского с ребенком, ее старый отец в кальсонах и с голой грудью, кто-то еще из родственников. Работники органов госбезопасности в растерянности: как может “платный агент ЦРУ” жить в таких условиях?! Однако профессиональной рукой один из сыщиков лезет в банку с крупой. Ожидаемая находка – Солженицын. Дальше больше: в муке – Набоков, “Лолита”. Тоже криминал. А тронуть грязную вонючую детскую пеленку на табуретке посередине комнаты побрезговал! Под этой пеленкой и лежала книга Надежды Яковлевны. Утром следующего дня радостный Кублановский в Переделкине – торжественно возвращает книгу.

      Этому времени и встречам в моей мастерской на Поварской улице в Москве посвящено стихотворение Юрия Кублановского:

      В столице варварской над суетой мирской

      есть легендарный дом на тихой Поварской.

      Там некогда пожал нам потные ладони

      суровый Генрих Бёлль; синьор Антониони

      там пил на брудершафт с богемой продувной.

      Дни баснословные! И посейчас со мной

      и вопли хриплые певца всея Союза,

      и Беллы черная и складчатая блуза,

      усмешка Кормера, Попова борода…

      залить за воротник не худо в холода,

      хоть я уже не тот.

      Тускнеющий, что складень,

      бесцельно, суетно набегавшийся за день,

      бессмысленно лежу порой в своей норе.

      Но и туда ко мне на жиденькой заре

      приходит и живит таинственная вера

      в способности и кисть маэстро Мессерера!

      1994

      Я рад этой встрече в Поленове и такому совпадению людей, случившемуся в столь памятном для меня пространстве по наитию и благородной инициативе Наташи Грамолиной – ей и посвящено это воспоминание.

      Мархи. Студенческие годы

      В 1950 году я окончил школу и после долгих раздумий решился поступать в Московский архитектурный институт. В то время я был наивным и прекраснодушным молодым человеком, томимым неосознанной тягой к искусству. Я уже знал, например, имя архитектора Ле Корбюзье и даже восхищался построенным им в Москве на Мясницкой улице Домом Центросоюза. Это было знаковое для московской публики здание – символ общего культурного прогресса. О нем говорили с восхищением, но с некоторой осторожностью и, конечно, шепотом, понимая, что его удивительный новаторский стиль противоречит догмам искусства социалистического реализма. С затаенным интересом и симпатией поглядывал я и на другие конструктивистские постройки в Москве, такие как Дом