Верни мои крылья!. Елена Вернер

роскошную раскраску на грани с боевой, Ника накрасилась. Придирчиво оглядела себя в зеркале и сокрушенно вздохнула: те времена ушли безвозвратно, теперь все не то! Но впервые за несколько лет она хотела быть заметной, пусть не всем, а лишь одному неравнодушному взгляду.

      Гардероб тоже не отличался полнотой и разнообразием, всего четыре неброских свитерка, две черные водолазки и две пары джинсов, синие и черные. Как ни комбинируй, результат примерно одинаковый. Ника решительно выудила из самых недр единственную приличную юбку. На улице минус пятнадцать… Но желание покрасоваться перевесило, и Ника надела ее, правда, поверх рейтуз, которые планировала снять потихоньку в своей коморке сразу по прибытии на работу. Она расчесывала волосы до тех пор, пока они не заблестели – не иначе как от благодарности и удивления, – и решила не убирать их ни в хвост, ни в пучок.

      В метро ей было неуютно. С непривычки Ника ощущала себя словно под прицелом камер, чувствуя и тяжесть туши на ресницах, и ветер, обдувающий коленки. Особенно много неприятностей доставили распущенные волосы, подземные сквозняки трепали их, швыряли целыми прядями в лицо, а отдельные волосинки противно и щекотно липли к губам, покрытым блеском, и приходилось все время отводить их рукой и бороться с желанием почесать губы и подбородок. «Как, как, скажите на милость, я целыми месяцами скакала с распущенными волосами и не замечала всего этого?!» – злилась Ника. До театра она добралась измотанная, нервная, без тени уверенности в собственной привлекательности, на которую так сегодня рассчитывала. Стянула шерстяные колючие рейтузы, переобулась в легкие туфли, но даже и тогда не пришла в согласие с собой. Ее внутреннее состояние не соответствовало облику, она это чувствовала и переживала, что остальные тоже заметят.

      Как выяснилось позднее, она напрасно боялась. Никому не было дела до перемен во внешности какой-то кассирши: не кассиршами и их переживаниями славен театр… А тот, чье внимание ей хотелось привлечь, и вовсе появился лишь к вечеру, за два часа до начала спектакля. Кирилл возник на пороге, и первое, что увидела Ника, был его высокий узкий силуэт на фоне белого снега, залитого косым светом клонящегося к западу солнца. Он задержался, пропуская вперед Римму, и та впорхнула, свежая и легкая, и с ее черных кос соскользнул вишневый платок с бахромой, удивительно ей шедший.

      – У нас еще уйма времени, чтобы это проверить, – со смешинкой ответила она на вопрос Кирилла, заданный еще за порогом, и многозначительно повела бровью. Кирилл громко расхохотался, и они прошли в фойе. На Нику, на стекло кассы, в окно – Кирилл не взглянул никуда, кроме лица Корсаковой. И сердце Ники, упрямо отказываясь доверять нехорошему предчувствию, все-таки заныло.

      Чуть позже она слышала, как Липатова низким, влекущим голосом приглашала Кирилла в свой кабинет «обсудить кое-какие формальности» и как Леля Сафина поспешила