Разумное животное. Человек на обочине эволюции. Лев Шильников

А. К. Толстой опубликовал издевательское «Послание к М. Н. Лонгинову о дарвинисме». В числе прочих там были и такие строки:

      Если ж ты допустишь здраво,

      Что вольны в науке мненья —

      Твой контроль с какого права?

      Был ли ты при сотворенье?

      Отчего б не понемногу

      Введены во бытиё мы?

      Иль не хочешь ли уж Богу

      Ты предписывать приемы?

      Способ, как творил Создатель,

      Что считал он боле кстати —

      Знать не может председатель

      Комитета о печати.

      Ограничивать так смело

      Всесторонность Божьей власти —

      Ведь такое, Миша, дело

      Пахнет ересью отчасти!

      Лонгинов, в свою очередь, ответил Толстому стихотворным посланием, в котором утверждал, что слухи о запрещении книги Дарвина не соответствуют действительности. Такие вот, уважаемый читатель, пироги с котятами.

      Вообще-то все авраамические религии (а к ним традиционно относят иудаизм, христианство и ислам) спокон века не жаловали обезьян. Например, в Библии они упомянуты всего один раз и вскользь, хотя в Ветхом Завете присутствует целый зоопарк: орлы, собаки, кошки, ослы, чибисы – кого только нет! Между прочим, само русское слово «обезьяна» восходит к турецкому и персидскому abuzine, а по-арабски звучит как «абу-сина», что в переводе означает «отец блуда». Современная латинская номенклатура видовых названий приматов буквально пестрит населением преисподней: вельзевул (belzebul), дьявол (devilii), молох (moloch), сатана (satanas), привидение (spectrum), лемур (lemur) – в общей сложности несколько десятков имен нечистой силы всех мастей. Блаженный Августин, например, утверждал, что дьявол – это обезьяна Бога, откуда со всей очевидностью следует, что сие несчастное животное – сосуд всевозможных пороков. Обезьяна в сочинениях христианских авторов – отвратительный монстр, похотливый, жестокий, коварный, беспощадный и вдобавок склонный к пьянству. В XV веке в Европе слово «обезьяна» было синонимом распутной женщины, а на полотнах средневековых художников изображение обезьяны почти всегда несет смысловую нагрузку вполне определенного знака. И в литературе, и в живописи эта безобидная тварь – едва ли не воплощение мирового зла, средоточие всего темного, низкого и отталкивающего.

      Отчего же так не повезло обезьяне? В чем она, бедная, провинилась? Ведь ни одно другое животное не подвергалось столь последовательному и методичному поношению, причем инерция этого неприятия растянулась на несколько столетий. Вспомните хотя бы пушкинскую «Сцену из Фауста»: в каком ряду там упоминается обезьяна?

      Фауст

      Что там белеет? Говори.

      Мефистофель

      Корабль испанский трехмачтовый,

      Пристать в Голландию готовый:

      На нем мерзавцев сотни три,

      Две обезьяны, бочки злата,

      Да груз богатый шоколата,

      Да модная болезнь: