Бессмертная стрекоза. Дмитрий Воденников

сон.

      От этого – странная, почти болезненная жажда и ожидание смены сезонов. Мы никогда не умели ждать в Советском Союзе. Хотя всю жизнь проводили в очередях. Странная вещь, на первый взгляд, а на самом деле вполне логичная: время как будто стоит, вот мы его и подгоняем, хотя бы сезонно. Поэтому при всей вещности и вязкости времени – жизнь в СССР была как будто призрачной. При всей закрепленности (пропиской, работой, телевизором, местом в очереди) – всё как в тумане. От этого необходимость жесткой сетки: лично мы чертили ее календарем. Неслучайно их так любили: отрывные и большие, настенные.

      В советских отрывных календарях, которые выпускал Госполитиздат, было принято отсчитывать годы, прошедшие со времени Октябрьской революции. Если нечего отсчитывать – даты, связанные с классиками и важными, но классово правильными событиями. Потом смягчились: отсчитывать еще надо было, но появились рецепты, сезонные шутки, загадки и даже любовные стишки.

      Но были и родственники помладше. Это не настенные календари и не отрывные. Это календарики.

      Наверное, у многих в детстве было такое хобби. Например, кто-то клеил модели самолетов (у Дмитрия Быкова есть прозрачное стихотворение про апрель, и сейчас мы на время забудем про календарики и календари):

      Весенний первый дождь. Вечерний сладкий час,

      Когда еще светло, но потемнеет скоро.

      По мокрой мостовой течет зеленый глаз

      Приветствующего троллейбус светофора,

      Лиловый полумрак прозрачен, но уже

      Горит одно окно на пятом этаже.

      <…>

      «Преждевременная автоэпитафия»

      В стихотворении мальчик клеит сборную модель самолета. И вот почти законченный самолет уже стоит, раскинувший крыла, посреди стола. Свет лампы, на столе – напильник, ножницы, флакончик ацетона.

      Я помню эти модели: меня их тоже заставляли клеить. Заканчивалось все тем, что я шел спать, а модель доклеивал папа. Но тот апрель за красивой сахарницей на окне (на стол ставилась замусоленная фаянсовая ее сестра, сахарница же из стекла и металла выполняла роль вазочки – для чего? да для ничего, для ниток или каких-то записок, мелких предметов, карандашей, заколок) я тоже никогда не забуду.

      …Я знаю, что и я когда-нибудь умру,

      И если, как в одном рассказике Катерли,

      Мы, обнесенные на грустном сем пиру,

      Там получаем все, чего бы здесь хотели,

      И все исполнится, чего ни пожелай, —

      Хочу, чтобы со мной остался этот рай:

      Весенний первый дождь, вечерний сладкий час,

      Когда еще светло, но потемнеет скоро,

      Сиреневая тьма, зеленый влажный глаз

      Приветствующего троллейбус светофора,

      И нотная тетрадь, и книги, и портфель,

      И гаммы за спиной, и сборная модель.

      Где теперь эти модели, Дмитрий Львович? Кто их теперь клеит? (О ужасный русский язык. Теперь эта фраза читается совсем иначе. А мы и не знали этих значений: клеить – это было проводить кисточкой по ребру детали и потом прижимать к другой, и модель была совсем не глянцевой.)

      И пусть кто-то клеил самолеты, собирал марки. Но календарики были лучшим и самым увлекательным